С..а - любовь
Шрифт:
Поднявшись в свою квартиру, я ложусь на диван и мгновенно засыпаю. Мне очень нужен этот сон, чтобы забыть обо всех переживаниях недели.
Тук-тук... тук... тук-тук.
Это фирменный стук Фейт, случайный и импровизированный. Он никогда не представляет собой какую-то определенную последовательность.
Я моргаю, чтобы проснуться, но сердце стучит так лихорадочно, что я прихожу в себя только когда сажусь и беру трость.
— Иду! — кричу я, хотя мы и видим друг друга,
Когда я открываю ее, Фейт стоит по центру коврика, между оставшихся букв «W» и «E», и смотрит на них.
— We – мы, — говорит она. — Думаешь, это что-то значит?
Несмотря на то, что я уже полностью проснулся, вопрос застигает меня врасплох. Фейт поднимает голову и смотрит на меня своими голубыми глазами. Я уже забыл какие они глубокие, ее глаза.
— Что ты имеешь в виду?
Она не двигается.
— Я имею в виду, что других букв нет. Их как будто убрали специально. Остались только «we» — мы.
Ее слова звенят у меня в ушах. Остались только мы. Она. И я. Я пожимаю плечами.
— Наверное, так оно и есть. Сегодня остались только мы. Ты и я. — Она улыбается, а я чувствую необходимость извиниться. — Прости. Ты меня не поняла. Я смеялся над ее ревностью, а не над тобой. Мне стоило сделать это раньше. Жизнь была…
Она обрывает меня, приложив палец к моим губам и повторяет: «Мы». А потом заходит в квартиру и говорит:
— Что у нас на ужин, Шеймус?
Фейт следует за мной на кухню.
— Не уверен, — отвечаю я, почесывая шею. — Его еще нужно приготовить. Я уже неделю не был в магазине.
— Мне все равно что есть. — Фейт всегда такая милая. Интересно, это результат воспитания или она сама по себе такая? Или она над этим работает?
Я открываю шкаф и холодильник и исследую их содержимое.
— Можно приготовить рамен12, макароны с сыром, кашу или сэндвич с колбасой. О, или тост. Или любое другое сочетание вышеупомянутого.
Оглянувшись через плечо, чтобы посмотреть на ее реакцию, я вижу, что она улыбается.
— А как насчет сэндвича с колбасой и макаронами с сыром?
— Ты хочешь, чтобы в сэндвиче были макароны и сыр?
— Ага, — подтверждает она. — Я еще никогда не пробовала их в таком варианте. Только нужно поджарить колбасу. Мне не нравится холодное «грязное» мясо. Меня от него тошнит.
Я удивленно смеюсь, потому что это можно понять по-разному и мне не хочется опозориться, но я ничего не могу с собой поделать.
— «Грязное» мясо?
Она смеется вместе со мной и немного краснеет.
— Да, «грязное» мясо. Колбаса, хот-доги, пепперони. Никогда не знаешь из чего они сделаны. Поэтому это «грязное» мясо.
Румянец на щеках очень ей идет.
— Понял. Пожалуйста, не упоминай об этом при Кире. Она живет на колбасе и хот-догах и мне не хочется, чтобы эти продукты были исключены из ее и так ограниченного списка еды.
Фейт жарит колбасу, а я готовлю макароны с сыром. Мы даже поджариваем хлеб, поэтому все ингредиенты наших сэндвичей горячие.
Когда мы садимся с тарелками на диван, Фейт изучает свой сэндвич.
— Шеймус, это круто и бюджетно.
Я поднимаю брови и осматриваю комнату.
— Если ты не заметила, то именно так я и живу.
Она смеется и впивается зубами в сэндвич.
— О, я это заметила, — прожевав отвечает Фейт. — Я тоже так живу.
— А откуда ты, Фейт? — решаю спросить я, пока мы едим.
— Из Канзас-Сити.
Я мгновенно перестаю жевать и смотрю на нее, потому что она явно шутит. Фейт не выглядит как выходец со Среднего Запада.
— Правда?
— Правда. Я выросла там. А переехала сюда всего несколько месяцев назад.
— Что привело тебя в Калифорнию? Ты забралась далеко от дома.
Фейт улыбается так, будто знает, что я удивлюсь, когда она ответит на мой вопрос.
— Исследование.
— Ну конечно, исследование. А твои родители все еще живут в Канзас-Сити?
Она качает головой, продолжая жевать сэндвич.
— Где они живут?
— Я воспитывалась в чужой семье.
Ее слова, даже несмотря на то, что за ними не стояло никакого негатива, вводят меня в состояние волнения. По работе я часто сталкиваюсь с патронажной системой. Большинство опекунов — это любящие, заботливые люди, которые хотят лучшего для своих детей. Но, как это часто случается в жизни, попадаются и червивые яблоки. Те, которые портят и пятнают репутацию хороших. Те, кому нельзя позволять общаться с другими людьми, а тем более с детьми.
— Как это было? — В ожидании ее ответа у меня сводит желудок.
— Скажем так, некоторые семьи были лучше других. — Фейт видит мои обеспокоенные глаза и быстро добавляет. — Некоторым людям очень хорошо удается заставить тебя чувствовать себя значимым. Как будто ты представляешь какую-то ценность. А некоторые — просто предоставляют тебе кров и еду. — Она пожимает плечами. — Я выжила. И очень благодарна тем семьям, которые действительно заботились обо мне. Благодарность — это не подарок получателю, а дар дающему.
— Сколько тебе лет, Фейт? — Сейчас я любопытен как никогда.
— Двадцать два.
— И когда ты только успела набраться мудрости? — Это правда, она действительно мудрая.
— Старая душа, — подмигивает она. — Взросление в патронажной системе засчитывается как два года к одному. В этом смысле мне уже сорок четыре.
Мне нравится ее чувство юмора.
— Рад это знать. Может мне стоит начинать называть тебя мадам? Именно так я обращаюсь к женщинам в возрасте.
Фейт угрожающе качает головой.