С..а - любовь
Шрифт:
— Ты считаешь, что пора?
Я киваю и снова хлюпаю носом.
— Я должна понять кто я есть. А для этого мне нужны ответы на некоторые вопросы.
— Я тебе рассказывала, что выросла в семье опекунов?
— Нет. Поэтому ты занимаешься этим?
Клодетт глубокомысленно и грустно улыбается.
— Да. Мне было девять, когда я попала в систему. Я помнила своих родителей. Знала, кто они, но как бы мне хотелось, чтобы было наоборот. — Она делает глубокий вдох. — Приёмные родители стали моим спасением. Они заботились обо мне
— Какой способностью?
— У них была способность заставить человека, который считал себя невидимым, нежеланным и нелюбимым почувствовать себя особенным. Они видели меня. Хотели. И любили.
Мне вспомнился Шеймус. Он единственный человек в моей жизни, который заставлял меня чувствовать себя подобным образом.
— Я посчитала, что обязана попытаться помочь другим детям: невидимым, нежеланным и нелюбимым. Вот почему я всегда принимаю близко к сердцу свои неудачи, как, например, с тобой.
Я мотаю головой.
— В этом не было твоей вины, Клодетт.
— Мне так жаль. — По её лицу тихо катятся слезы. — Ты даже не представляешь как я себя чувствовала из-за того, что произошло. До сих пор чувствую.
Мне не хочется говорить об этом, но я также не желаю, чтобы она считала себя ответственной за произошедшее.
— Клодетт, ты знаешь, я не люблю говорить о том дне, но всё-таки скажу, что считаю тебя Бэтмен-ангелом. Он был скотиной.
Она кивает и меняет тему разговора.
— Данные твоих настоящих родителей засекречены, даже в свидетельстве о рождении. Это стало одним из условий частного удочерения, что, как мы знаем, было незаконно. Единственная доступная информация касается того, что твоей матери было меньше восемнадцати лет.
— Это мне известно. Я поехала в Калифорнию, надеясь, что найду иголку в стоге сена. Я жила рядом с больницей, в которой родилась. Это тихий небольшой район на побережье — спокойный и доброжелательный. Понимаю, это глупо, но я надеялась, что однажды наткнусь на неё. Хотя, она, наверное, уже давно переехала. А может и не жила там вовсе. Но что еще я могла сделать? К тому же это помогло мне исчезнуть отсюда. Из ада.
— И каковы твои дальнейшие планы?
— Мне нужно поговорить с Трентоном Гроувсом. Они с женой удочерили меня при рождении и могут знать что-то о настоящей матери.
Клодетт снова смотрит на меня немигающим взглядом.
— Ты уверена, что готова к этому? Уверена, что хочешь встретиться с тем монстром?
— Я должна. У меня такое чувство, что он моя единственная надежда найти мать.
— А где он сейчас? — Она понимает, что я в курсе иначе не появилась бы у неё.
— В тюрьме. В Спрингфилде, по обвинению в хранении наркотиков. Я следила за ним. Это было легко, учитывая как часто он в нее попадает.
— Наверное, мне не стоит этому удивляться.
Я пожимаю плечами.
— Я тоже не была удивлена. Его сложно назвать порядочным гражданином. — Несколько лет назад я читала стенограмму судебного процесса по обвинению Трентона и его жены в жестоком обращении и пренебрежении опекунскими обязанностями. Нормальные люди не делают таких вещей с маленькой девочкой.
— Нужно, чтобы он добавил тебя в свой список посетителей и только потом можно будет договориться о времени посещения, — поучает меня Клодетт.
— Сделано. Завтра в десять утра.
Клодетт отводит взгляд в сторону и о чем-то думает.
— Я отвезу тебя. И пойду с тобой.
Как же я молилась об этом! Не хочу делать этого в одиночку.
— Вы уверены.
— Я должна всё исправить, — торжественно заявляет она.
Глава 43
Я мечтаю вырвать из него страницы и убежать с ними, как воришка
Фейт
Настоящее
В здании дубак. Цемент, сталь и даже люминесцентный свет над головой заставляют тебя дрожать от холодна. На мне пальто, шарф и перчатки, но каждый сантиметр тела под одеждой покрыт мурашками.
Клодетт держит меня за руку и теребит застёжку на своей сумке — попытка молчаливо высказать свое недовольство медлительностью процесса.
— Фейт Хепберн, — раздаётся голос охранника в маленькой комнатке, в которой мы сидим. Я испуганно дёргаюсь, как если бы меня внезапно схватили за плечи две гигантские руки.
Клодетт поднимается первой, а я следом за ней.
Мы молча идем позади охранника через лабиринт железных дверей, а потом нам предлагают сесть перед бронированным стеклом по обе стороны от которого висят давно устаревшие телефонные трубки. Напротив нас никого нет, но это ненадолго.
Вскоре появляется человек в оранжевом комбинезоне. Он двигается медленно, всем своим видом показывая упрямство, лень или… может, он болен? Когда мы встретимся с ним взглядом, я смогу определить точнее. Его запястья закованы в наручники, а пальцы переплетены между собой. У него огрубевшие руки и сбитые костяшки пальцев, покрытые татуировками не самого лучшего качества.
Я боюсь поднять на него глаза, но когда он тяжело падает на стул, мы встречаемся взглядами. И я сразу понимаю, что этот человек упрям, ленив и… болен. А ещё он первоклассная сволочь.
Он хмуро смотрит на меня холодными, мёртвыми глазами. У него лысая голова, а кожа очень бледная. Щёки же красные и покрыты разорванными сосудами, которые переплетаются между собой, как дорожная карта.
Мы снимаем телефонные трубки.
Он молчит.
Я прочищаю горло.
— Чего вам надо? — Его голос режет, как нож, заставляя меня вздрогнуть.