S.n.u.f.f.
Шрифт:
— Хорошо, — сказал я. — Я куплю тебе чего-нибудь. Потом. А сейчас…
— Нет, — ответила она. — Сначала ты мне все купишь — и не что-нибудь, а то, что я скажу. Я сама себе куплю. Ты просто заплатишь.
— Хорошо, — сказал я. — Завтра утром сядем вместе за маниту, и…
Она подошла, села рядом и запустила мне руку в волосы. Надо сказать, что это простое движение доставило мне больше волнения и радости, чем самые изощренные постельные фокусы. Все-таки в максимальном сучестве был свой смысл — о, еще какой, еще какой…
— Дай денег, — шепнула она мне в ухо. —
— Сколько ты хочешь, киска? — спросил я, обнимая ее за талию.
— Триста тысяч маниту.
Однако. На эти деньги можно было купить целую кучу шмоток. Куда больше, чем нужно нормальной резиновой женщине.
— Сто тысяч, — прошептал я. — И только потому, что я тебя люблю больше жизни.
Она шлепнула меня по ладони, которая уже сползла ей на бедро.
— Двести.
— Сто пятьдесят, — сказал я, — и это мое последнее слово.
— Сто восемьдесят.
— Сто пятьдесят. Даже это нам не по карману.
Она легонько укусила меня за мочку — как раз так, как надо, и там, где я любил.
— Сто семьдесят пять. И тогда прямо сейчас.
Я не мог поверить, что так легко отделался.
— Хорошо, — сказал я. — Договорились.
— Слово летчика? — улыбнулась она.
Она была так хороша в этот миг, что я зажмурился.
— Слово летчика, — повторил я.
— Летчикам я верю с детства, — сказала она и протянула мне сложенный вдвое листок.
Я развернул его. Внутри были рукописные цифры.
— Что это?
— Мой кошелек, — ответила она. — Для покупок через сеть. Пожалуйста, положи туда сто семьдесят пять тысяч прямо сейчас, как обещал.
— Когда это я обещал, что прямо сейчас?
— Я сказала «сто семьдесят пять, и тогда прямо сейчас». А ты дал слово летчика.
— Я думал, что прямо сейчас будет не это, — произнес я растерянно.
— Не это тоже будет, — сказала она. — Но потом. Давай, милый, сходи в свою крепость.
«Милый…» Когда я слышал от нее такое в последний раз?
Я поплелся в комнату счастья, размышляя по дороге, не переустановить ли ей всю систему, а затем попробовать вернуться в этот режим… В принципе, компания обязана была делать такие вещи. Но если Кая была права, и допаминовый резонанс был просто программным багом, в новой версии его могло не оказаться.
Стоило ли рисковать чудом вырванным у жизни счастьем? И потом, после перепрошивки это была бы уже не моя Кая. Возможно, думал я, дело именно в проблемах, которые она мне создает, и это они делают награду столь сладкой и желанной. Быть может, она просто в совершенстве имитирует древнее женское искусство обольщения, не давая мне прийти в себя и понять, что происходит… Если так, она делает свое резиновое дело просто божественно, и было бы верхом глупости разрушить этот так нежно и неповторимо сложившийся клубок алгоритмов.
И потом, если честно, она попросила не так уж много.
Я знал людей из моторенваген-бизнеса, которые больше тратили на оркских проституток за один вечер.
Сев на свой трон могущества, я ввел пароль и вбил в мерцающую пустоту цифры с ее листка. Это был открытый два дня назад анонимный счет на предъявителя —
Через час я лежал на спине, обессиленный и счастливый. Только что испытанное мной невозможно было купить за сто семьдесят пять тысяч. Это было бесценно.
Дело было не в физическом удовольствии, конечно — оно сводится к механическим спазмам, к простому чихательному рефлексу, перенесенному в другие зоны тела, и повышенный интерес к этому зыбкому переживанию уместен только в раннем пубертатном возрасте. Если разобраться, никакого удовольствия в так называемом «физическом наслаждении» на самом деле нет, его подрисовывает задним числом наша память, состоящая на службе у инстинкта размножения (так что называть ее «нашей памятью» — большая наивность).
Дело было совсем в другом. В том, что Кая дала мне пережить, присутствовала незнакомая мне прежде высота внутреннего взлета. В это пространство, как мне кажется, редко поднимается человек, иначе оно обязательно было бы отражено в стихах и песнях. А может, люди всю свою историю пытаются отразить в искусстве именно его, и каждый раз убеждаются в неразрешимости такой задачи. Возможно, чего-то подобного достигали мистики древних времен — и думали, что приблизились к чертогу самого Маниту.
Я понимаю, как неинформативно это звучит — «высота внутреннего взлета». Особенно от летчика. Но как еще объяснить? Лучше всего это получилось у самой Каи, когда она сказала про качели, делающие «солнышко».
Если кто не знает, «качели» — это такие деревянные лодки, подвешенные к неподвижной перекладине на подшипниках от моторенвагена — в Славе таких много. Сколько раз над ними пролетал, и даже снимал один раз для передачи «За Фасадом Тирании». Эти качели могут подниматься до определенной высоты, а дальше начинают биться в деревянный ограничитель.
Человеческое тело, занятое поиском наслаждения, подобно таким качелям. Мы думаем, что достигаем высшей доступной радости, когда чувствуем содрогание качелей от удара об ограничивающую доску. Так оно и есть — в искривленном тюремном смысле.
Со мной же случилось следующее — чья-то уверенная рука качнула лодку с такой силой, что она сбила эту доску, взмыла выше, еще выше, а потом вообще описала полный круг, — и, вместо привычного отката назад после нескольких шажков в сторону недостижимого счастья, я помчался прямо за ним, круг за кругом, больше не давая ему никуда уйти.
И дело было не в том, что мне удалось поймать солнечный зайчик или действительно прописаться внутри миража. Нет, лживая фальшь всех приманок, намалеванных для нас природой, никогда не была видна так отчетливо, как в эти секунды. Но из запрещенного пространства, куда, сломав все загородки, взлетели мои качели, вдруг открылся такой странный и такой новый вид на мир и на меня самого…