Сабля Цесаревича
Шрифт:
— Так он же подделал документы, — заметил Паша.
— Но настоящие припрятал, — ответил Алексей. — И сейчас хочет вывезти ее с настоящими документами за границу и продать — уже как… царскую. Ему деньги нужны на губернаторскую кампанию — так бы ни за что не продал. Если быстро продать на аукционе, Эрмитаж на нее права предъявить не успеет — сабля уйдет в частую коллекцию, концов не найдешь. И никто не докажет, что это он продал… Понимаешь, продать эту вещь за рубеж, все равно, что… Ну, часть России.
С этим Павел был согласен, но все равно история казалась ему очень странной.
— А если стукнуть? — спросил он. — В полицию. Или на таможню — он же будет ее вывозить…
— А кто стучать будет? Я? Ты? Кто нам поверит?..
Это была правда. «А твой папа?» — опять хотел спросить Павел, потому что был уверен, что друг слышал эту историю именно от своего отца. Но опять не спросил — почему-то ему стало не по себе.
— Ну ладно, — встряхнулся Леша, — что о вещах жалеть… Пойдем, Паша, уже закрывают.
Действительно, смотрительницы выпроваживали припозднившихся посетителей.
Они шли по набережной Невы и молчали. Павлу по-прежнему было не по себе — и от рассказа о сабле, и от впечатлений от митинга, и от чего-то еще.
— Слушай, — спросил он вдруг Алексея, — а у тебя есть братья или сестры?
Его сон вновь предстал перед ним — очень ярко, словно это было воспоминание о реальном событии. Теперь Павел понимал, что ему по ассоциации напомнили залы музея: ту детскую комнату из сна — с множеством в порядке расставленных чудесных игрушек.
— Есть… — перед ответом Леша опять немного помолчал. — Сестры. Я их люблю.
Павел вскинул голову и пристально вгляделся в лицо друга, но ничего не сказал.
Оставшийся путь они прошли молча.
В голове у Павла вертелось множество мыслей, но были они чересчур необычны — настолько, что ему страшно было не только высказать их, но даже и молча на секунду допустить, что они могут оказаться правдой.
Однако перед самым домом он решился хотя бы намекнуть на них другу — пусть даже тот не поймет намека.
«Конечно, он не поймет — это же невозможно…»
«Да что же я, в самом деле!»
— Ну, пока, — сказал он, глядя Алексею прямо в лицо. — Передавай привет сестрам. Всем четверым…
Лицо Алексея озарилось мягкой улыбкой.
— Спасибо, Павел, — ответил он, слегка склоняя голову. — Покойной тебе ночи.
Дома у Паши уже горел свет, и с кухни доносился звон посуды и вкусные запахи. Родители готовили ужин и, судя по долетевшим до мальчика обрывкам фраз, бурно что-то обсуждали.
— В школе дети должны учиться, а не слушать всяких… политиков! — громко возмущалась мать. — И так времени на уроки почти нет — то экскурсии, то стенгазеты какие-то надо выпускать, то из полиции в школу приходят технике безопасности учить…
— И правильно делают, это все поважнее будет, чем сочинения про «лучи света в темном царстве», — возражал отец. — Техника безопасности им в жизни точно пригодится.
— Это, может, и пригодится, а болтовня кандидатов в депутаты точно ничего полезного им не даст!
— Пап, мам, привет! — заглянул на кухню Паша. — О чем это вы тут..?
— Здравствуй, дорогой. Нагулялся? — мать отложила в сторону помидор, который собиралась нарезать, и попыталась чмокнуть сына в щеку, заставив его привычным движением увернуться. — У меня для тебя новость — в вашу школу на следующей неделе припрется один… В общем, у вас там организуют встречу с одним кандидатом в губернаторы, на которой он будет вещать, какой он замечательный.
Было видно, что Людмила Алексеевна страшно этим недовольна. Павел уже видел ее такой раздраженной: так бывало всякий раз, когда ей что-то не нравилось, но она не могла ничего изменить. Например, они собирались ехать в выходной день за город на шашлыки, но погода внезапно портилась, и весь день шел дождь, так что поездку приходилось откладывать на неделю. Но если повлиять на погоду она при всем желании была не в силах, то в школе во время организации разных мероприятий обычно прислушивались к ее мнению. В чем же теперь было дело, почему она не смогла настоять на своем? Почему какой-то политик оказался для школы важнее, чем один из самых активных членов родительского комитета, и, в конце концов, депутат?
Если мать Паши была рассержена и не скрывала этого, то отца создавшаяся ситуация явно забавляла.
— Смотри, сынок, если эта важная шишка придет в ваш класс, вы его там не обстреливайте бумажками и не подкладывайте ему на стул кнопки! — сказал он, шутливо грозя сыну пальцем. — Или как там современные дети над учителями издеваются? В общем, пожалейте этого кандидата, дайте ему уйти из школы живым!
— Тебе все шуточки! — вспыхнула Людмила и метнулась к плите, где на сковородке шипели три куска мяса. — Павел, ты, конечно, веди себя прилично, когда у вас будет встреча с этим человеком, но слушать ту лапшу, которую он будет вам на уши вешать, вовсе не обязательно.
— А раньше ты мне говорила, что в школе всех надо внимательно слушать! — хихикнул мальчик.
— Мало ли, какие я глупости говорю! — фыркнула в ответ его мать. — Иди лучше руки мой!
— А кто это вообще такой? — спросил Паша, войдя в ванную, но оставив дверь открытой.
— Да Игорь Зайчик, «борцун с кровавым режимом»! — проворчала Пожарская, переворачивая мясо и поглядывая краем глаза, хорошо ли сын намыливает руки.
Павел замер, держа руки под струей воды, не замечая, что она очень горячая.
— Дети его на смех поднимут, как только услышат эту фамилию! — снова хохотнул Юрий Павлович. Супруга повернулась к нему, и под ее тяжелым взглядом он стал расставлять на столе тарелки.
— Он вам будет морочить головы, говорить, что все остальные кандидаты — продажные, а он один — порядочный, хотя на самом деле все они одинаковы, — сказала она, закрывая крышкой сковородку с мясом.
— Тебе, как депутату, виднее, — снова подал голос глава семейства.
— Можешь делать вид, что его слушаешь, кивать, но особо вникать в эту чушь не стоит, — игнорируя супруга, продолжила Пожарская.