Сабля Цесаревича
Шрифт:
«Может, ему тоже не с кем дружить, потому что все вокруг… такие идиоты?» — пришло вдруг Пожарскому в голову. Мысль была для него слишком сентиментальна, но он, к собственному удивлению, уже собрался было подойти к этому мальчишке и прямо спросить у него, что ему надо. Но тут дверь его подъезда открылась, из дома вышел сосед, и Паша на секунду отвлекся от незнакомца, чтобы поздороваться — а когда он снова посмотрел в ту сторону, где стоял странный подросток, там уже никого не было.
Глава II
Впервые этот дурацкий приступ тоски накатил на Павла года два назад, а в последнее время это повторялось все чаще. Ничего не радовало, не хотелось играть во дворе с пацанами, смотреть любимый канал Discovery, рубиться в Crusader Kings II, перебирать свою небольшую коллекцию ножей. Даже читать неудобные бумажные книги не хотелось, хотя уж это занятие ему не приедалось никогда. Он думал, что заболел, но потом понял, что дело не в его организме, а в душе.
Тогда Павел переставал общаться с родителями и больше не встревал во всевозможные школьные движухи, которые в нормальном состоянии мог и сам замутить. Просто уходил из школы или из дома и бродил по городу — медленно шел вдоль речек и каналов, подолгу сидел в скверах, пробирался запутанными маршрутами проходных дворов, забирался через открытые парадные на крыши и сидел там, глядя вниз. Довольно часто в этих походах происходили приключения, порой такого свойства, что, узнай о них мама, она слегла бы с сердцем. Но все кончалось, как правило, благополучно, через пару дней тоска отходила, и он становился самим собой — умным, ироничным, общительным, хоть и слегка суховатым Пашкой Пожаром.
Сегодня на него снова накатило прямо на уроке истории. Учительница, рассказывая о временах Ивана Грозного, упомянула вдруг убийство Павла I — в том смысле, что в XVI веке гражданское общество в России не достигло еще того уровня, чтобы возникла сама идея убийства царственного тирана. Пожарский знал, что Павел никаким тираном не был, и вообще эту тему не любил. Он прочитал книгу историка Натана Эйдельмана о Павле года полтора назад, и от нее на него повеяло чем-то жутким. Теперь под рассказ учительницы он видел мрачные темные коридоры замка, ломящихся в двери убийц, прячущегося за кроватью обреченного царя…
В общем, он сбежал после истории, отряся с ног прах урока геометрии, которую недолюбливал, и сейчас нелегкая занесла его на Сенную. Впрочем, бывать здесь ему в таком состоянии даже нравилось. Ему доставляло невеселое и странное для его возраста удовольствие выхватывать взглядом из суетящейся толпы какого-нибудь человека и размышлять, кто он и что здесь делает. Вон тот чернявый, надо думать, мелкий драгдилер, высматривающий клиентов. А вон тот — карманник, работает в метро, но сейчас у него перерыв на шаверму и кофе. Но все равно он профессионально-хищным взглядом оценивает поднимающихся в толпе по лестнице вестибюля метро людей. А этот — полицейский опер под прикрытием, пасет, скорее, дилера, чем щипача — по тому работают коллеги из подземки. Но дилер тоже не идиот и прямо на площади палиться не станет. Мимо него неверной походкой тащится неряшливо одетый юнец, они как будто незнакомы, но еле заметно переглядываются. Дилер лениво идет во дворы, потрепанный юнец — за ним, чуть позже за ними следует и опер.
Девушка не дождалась парня, раздражена и подавлена, в гневе уходит, цокая каблучками… Бабка уже третий раз раскладывает на ящике на продажу свою зелень с морковкой. Сейчас к ней в третий раз подойдет мент и прогонит. Но потом она вернется — и так до бесконечности.
Бомж нашел солидный окурок дорогой сигареты и важно дымит на углу вестибюля, взирая на толпу с превосходством человека, жизнь которого удалась.
Город живет…
— Ты что, следишь за мной? — спросил, не поворачивая головы, Пашка только что усевшегося на скамейку рядом с ним парня. Того самого.
Пожарский уже несколько минут как вычислил этого незнакомца, стоящего у ларька «Роспечати» и незаметно рассматривающего его.
— Не то чтобы, — спокойно ответил парень. — Присматривался.
— Ты что, этот..? — довольно враждебно буркнул Павел.
Мальчик протестующе взмахнул рукой.
— Да нет, что ты, я не «бугор». Просто, вполне возможно, у меня к тебе дело.
Паша был достаточно начитан, чтобы знать, что «бугор» — жаргонное словечко, обозначающее гомосексуалиста. Очень давнее словечко. Дореволюционное.
Странно, однако, было не это — просто незнакомец для пущей важности вставил в свою речь старинное словцо. Но удивительно, как он его произнес: с невыразимым налетом брезгливого недоумения, промелькнувшем на его тонком лице. Словно увидел что-то вопиюще неправильное и убрал это с глаз долой.
Павел внимательнее взглянул на собеседника. Он, конечно, плохо разбирался в мужской внешности, и не понял, что мальчик попросту красив. Вместо этого в голове Пожарского всплыло что-то вроде: «Зачетный чел».
Лицо мальчика было чистым, открытым и каким-то мягким, но вовсе не слабовольным. Казалось, он вот-вот улыбнется, и улыбка действительно часто мелькала на его лице, открывая белоснежные зубы с заметной щелью между двух передних, а на покрытых легким пушком щеках играли ямочки. Это было как-то очень… симпатично. Паренек был худым, но не производил впечатление болезненности. И судя по всему, очень аккуратным: светлые свитшот и джинсы в обтяжку как будто только что висели в магазине — хотя и совсем новыми не казались. А белые кроссовки словно бы чудесным образом избегли тесного контакта с питерской грязью.
— Так какое у тебя ко мне дело? — уже гораздо мягче спросил Павел.
Подросток его заинтересовал, хотя обычно он не так легко шел на контакт с незнакомыми.
— Возможно, будет, — благожелательно, как и раньше, проговорил парень. — Я еще не определился. — И прежде, чем Паша успел что-то сказать, представился:
— Алексей.
— Павел, — Пожарский протянул руку.
Новый знакомый долю секунды словно не понимал, что от него требуется, но потом всё же пожал Пашину руку. Его ладонь была сухой и горячей, а рукопожатие неожиданно сильным.
Затем новый Пашин знакомый откинулся на спинку скамейки и с любопытством огляделся.
— Грешная площадь, — с легким неодобрением произнес он.
«Фанат Макса Фрая», — подумал Павел, отметив характерное для героев этого писателя слово, но тут же понял, что ошибся.
— Когда тут стоял храм, она была не такой грешной. Хотя тоже… — задумчиво продолжил Алексей, будто говорил это не собеседнику, а кому-то другому.
— Ты-то откуда знаешь, какой она тогда была? — с удивлением спросил Паша.