Сад Лиоты
Шрифт:
— А тебе хотелось, чтобы у тебя была такая возможность? Нахлынувшие воспоминания перенесли Лиоту в те времена, когда будущее представлялось ей бесконечно далеким и необъятным, как рассвет над горизонтом. Жизнь казалась многообещающей, напоминающей захватывающее приключение, где на каждом шагу тебя ожидает что-то новое, манящее — стоит лишь протянуть руку.
— Я мечтала о многом. О высшем образовании. О своем доме и семье, о путешествиях, наконец, — улыбнулась внучке Лиота. — Мечтать ведь никому не возбраняется, да и денег не стоит.
— А ты все еще
— Немного. То, чего я желаю сейчас, сильно отличается от моих юношеских грез.
Она мечтала о примирении.
Да, Господи, я очень сильно этого хочу, от всего сердца.
Однако Лиота понимала: если речь идет о дочери, то с таким же успехом можно мечтать полететь на Луну, потому что для Эйлиноры, такой же упрямой и гордой, как ее родственники из Германии, не существует слова «сердце». Да поможет ей Господь.
Лиоте не хотелось вдаваться в подобные рассуждения, и она решила вернуться к прежней теме.
— Может, тебе передался талант тетушки Джойс?
— Я могу об этом только мечтать. — Энни вновь взглянула на разложенные по столу рисунки. — Они такие замечательные.
— Разумеется. Ведь именно они составили ее портфолио. Эти лучшие работы были, возможно, предметом ее гордости. Но помни, что никто не знает, как много рисунков ей приходилось выбрасывать. Она, должно быть, многие годы упорно оттачивала свое мастерство.
Энни улыбнулась:
— А мне это как-то не приходило в голову.
— Люди обычно не думают о подобных вещах. Они с благоговейным трепетом смотрят на полотна Ван Гога и даже понятия не имеют, насколько упорным был многолетний труд художника, и что при жизни ему не удалось продать ни одной картины. Люди читают о миллионах, которые любой богатый музей готов заплатить за один из его шедевров, но не знают, что сам мастер умер в нищете.
— Моя бабушка знакома с историей изобразительного искусства.
Лиота улыбнулась:
— Я знаю понемногу о многих вещах. — Она постучала костяшками пальцев по рисункам. — Кроме того, Энни, твое будущее может быть и не связано с искусством.
Энни потупилась:
— Я вообще не представляю, какое оно, мое будущее.
— А ты и не должна. С какой стати? Тебе всего восемнадцать.
— Мне нужно знать, какой путь выбрать.
— Когда ты начала ходить на занятия в художественную школу, то уже выбрала свой путь. Наслаждайся ландшафтом, пока идешь, а за дорожными указателями дело не станет: они вскоре появятся.
Они еще немного поговорили о рисунках. Лиоте больше нравились портреты, тогда как Энни не могла отвести глаз от детально проработанных орнаментов и узоров бордюров. Ей даже захотелось срисовать их, чтобы потом поэкспериментировать с цветом. Она сказала, что уже представляет себе вихрь ярких, живых красок, кружащихся в замысловатом танце: вот красное постепенно разгорается оранжевым и переходит в ослепительно желтое, глубокий цвет индиго погружается в мистический багровый, а на нежно-лиловом вспыхивают золотые блестки.
Лиота не сводила глаз с лица внучки и видела
О, Господи, она так молода. Не дай жизни погасить свет в ее глазах.
— Можно многое сказать о человеке по его рисункам, — заметила Энни. — Тетушка любила людей и архитектуру.
— А что бы ты хотела рисовать?
— Цветы, — улыбнувшись, ответила Энни. — С удовольствием бы когда-нибудь запечатлела на бумаге красивый английский сад.
Лиота вздохнула с чувством сожаления. Вот почему Энни так хорошо помнит ее сад.
— Что случилось? Я сказала что-то не то?
— Вовсе нет. Просто мне захотелось, чтобы ты увидела сад таким, каким он был несколько лет назад, — садом моей мечты. — В страхе, что внучка заметит ее слезы, Лиота медленно поднялась и направилась в сторону кухни. — Я подогрею обед.
Сидя за столом, Лиота прислушалась к детским голосам, доносившимся из соседнего дворика, и вспомнила о похоронах воробышка, из-за которых девочка сорвала несколько нарциссов. Может, Энни тоже придет на ее могилку и положит цветок, который принесет с собой. Мысль о том, что хоть одна живая душа вспомнит о ней после ее смерти, согрела сердце Лиоты.
Энни, забыв о еде, смотрела в окно. В эту минуту Лиота пожалела, что у внучки не было возможности любоваться садом, когда в нем распускались радующие своим великолепием цветы. Лиота была единственным человеком, который наслаждался их красотой. Будь такая возможность у Энни, она бы всей душой полюбила сад.
Уже давно у Лиоты пропало желание даже в погожие дни работать в саду. Может, ей стало горько оттого, что никому не было дела до ее стараний, и никто не видел плоды ее тяжких трудов? В последний раз, когда она пригласила своих детей приехать к ней на Пасху, они позвонили и сказали, что у них другие планы.
Лиота опять сделала над собой усилие, чтобы Энни не догадалась о том, что происходит у нее в душе. Если внучка увидит выражение ее лица, то никогда больше сюда не придет. Разве захочет девушка проводить время с плаксивой старушкой, которая не может простить прежние обиды?
— Мама никогда не разрешала мне работать в саду, — заговорила Энни. — Не хотела, чтобы я ненароком испортила работу мистера Тикадо. Говорила, что он уже придумал особую, охватывающую все пространство сада композицию и что другие вновь посаженные растения только помешают воплощению его замысла. А поскольку я училась и занималась музыкой и гимнастикой, ни на что другое времени у меня не оставалось.
Она отвернулась от окна.
В ее ясных голубых глазах Лиота увидела боль.
— Я испортила тебе настроение, извини, родная.
Что еще она могла сказать?
Глаза Энни наполнились слезами.
— Ты ничего не испортила, бабушка. Просто я подумала, что мы очень редко бывали у тебя, хотя могли приезжать чаше. Это неправильно.Мама… — Она сжала губы и опустила глаза, но Лиота успела заметить ее смятение и ощутила ее боль как свою. — …Не умеет прощать.