Сад лжи. Книга первая
Шрифт:
Конечно, все это было и глупо, и рискованно. Предположим, это письмо вызвало бы у бабушки Розы некоторые подозрения, Думала Сильвия. В таком случае ока легко могла бы связаться с адвокатом, занимавшимся этим делом. Конечно, Сильвия подстраховалась: деньги она передавала наличными, имя себе придумала. Так что, даже свяжись бабушка Розы с ее адвокатом, ничего опасного для Сильвии такой оборот дела не сулил. Зато у Розы появлялась возможность иметь небольшие средства для учебы в колледже или если, не дай, правда, Бог, с ней случится какая-нибудь болезнь, требующая дорогостоящего лечения.
Но и сознание того, что теперь ее Розе обеспечено сравнительное благополучие,
— Роза… — прошептала Сильвия еле слышно.
Произнести дорогое имя вслух, пусть даже изредка, уже было блаженством: камень на сердце сразу становился не таким тяжелым.
Подняв голову, Сильвия наткнулась глазами на портрет, висящий над камином. С портрета на нее глядела она сама — только моложе, безоблачней и даже, показалось ей теперь, по-своему величественнее. Бледно-голубое шифоновое платье. Белые, как пасхальные лилии, плечи. Золотистые волосы уложены на французский манер. Художник изобразил ее в профиль — на портрете хорошо видна сверкающая в ухе рубиновая сережка. Она тут же вспомнила, когда Джеральд подарил их ей. Это произошло вскоре после того, как родилась Рэйчел. Старинные рубины в форме продолговатых капель в оправе из темно мерцавшего золота. С розовым бриллиантом у основания. Рубин, сказал муж, — это камень их дочери. Он соответствует месяцу ее рождения. Джеральд был совершенно сбит с толку, когда его слова почему-то вызвали у жены поток слез.
Не в силах оторвать глаз от сережки, Сильвия думала о том, с каким мастерством удалось художнику передать игру цвета, напоминавшего красное виноградное вино. Неожиданно для себя она снова перенеслась к забору перед Розиной школой. Холодный зимний день, она ждет на тротуаре, когда из ворот бежит шумная ватага школьников. Среди них должна быть и Роза.
Едва она ее увидела, то сразу поняла: как же они ошиблись, выбрав имя Роза. Самый прекрасный из цветов. Но разве она на него похожа? Черная, как цыганка! Казалось, девочка состоит из одних ног и глаз. И еще, выступающие, совсем как у взрослой женщины, скулы! Подумать только, ей же всего девять лет. Съежилась в своем пальтишке, которое явно ей мало. А эти буйные черные космы, торчащие во все стороны!..
Но тут большие черные глаза девочки поглядели на нее — и Сильвия разом позабыла и про смуглую кожу, и про цыганские волосы. Сердце ее екнуло и разлетелось на мельчайшие осколки.
Вопреки здравому смыслу она сорвала с правого уха сережку и сунула ее в маленькую сложенную лодочкой ладонь. Теперь между ними была хоть какая-то, пусть тонюсенькая, связующая нить. Как бы она хотела, чтобы эта нить выросла в настоящую любовь, которая объединяет мать и дочь в одно нерасторжимое целое.
Сильвия в задумчивости дотронулась пальцами до мочек ушей. Нащупала бриллиантовые подвески. Рубины она не носила с тех самых пор. Вторую сережку она запрятала как можно дальше, зная, что там ее никто не найдет и она сама не станет доставать свидетеля, напоминавшего о прошлом.
Ведь больше видеть Розу ей не довелось. Несколько месяцев назад, правда, Сильвия собрала все свое мужество и позвонила Розе домой. Представилась служащей телефонной компании, проводящей опрос среди жителей микрорайона. Ответила ей какая-то женщина, которая сказала, что ничего ответить не может. Она соседка и забежала на минутку проведать миссис Сантини, у которой не так давно был инфаркт. Женщина, правда, смогла дать ей рабочий телефон Розы. Номер начинался с цифр 212 —
Боже, я никогда не смогу этого узнать! Никогда не смогу разделить с ней ее мысли, ее переживания. Взять ее за руку. Почувствовать на своей груди тепло ее волос. Да, я люблю Рэйчел, но эта любовь не может заполнить зияющую пустоту в душе…
Не будучи в силах бороться с наплывом горестных мыслей, Сильвия опустилась в кожаное кресло рядом с рабочим столом мужа и зарыдала.
Стоя перед входом в банкетный зал ресторана „У Пьера", Рэйчел могла наблюдать разворачивающееся там действо — отмечался день рождения Мейсона Голда, которому исполнился двадцать один год.
Медленно вращающийся под потолком хрустальный шар как бы разбрасывал вокруг конфетти света — огромный зал был весь в ярких бликах. Господи, да родители Мейсона, должно быть, выложили за сегодняшний вечер целое состояние. Эти букеты желтых хризантем и белых фрезий на столах, эти горы еды, музыканты в пиджаках, отливающих золотыми блестками, наигрывающие „Только для тебя" на небольшой концертной эстраде.
„Слава Богу, что это хоть не мой день рождения, — растерянно думала Рэйчел. — Да я бы просто умерла от смущения при демонстрации всей этой… показной роскоши!"
Она поискала глазами хоть какое-нибудь знакомое лицо. Никого! Девушки все на одно лицо, все в узких пастельных тонов платьях с короткими рукавами а-ля Джеки Кеннеди; похожие на шлемы прически. Ребята в смокингах все как один напоминают манекенов: лица загорелые, несмотря на зимнее время, улыбки ослепительные. Она остановила свой взгляд на одном из мальчиков — широкоплечий блондин, стрижка „ежиком". Парень почему-то уставился на нее в упор — казалось, он как бы оценивает свои шансы. Боже! Рэйчел вся сжалась, как будто получила удар под дых.
„Неужели со стороны это так заметно? — пронеслось у нее в голове. — Не может быть!"
Она как можно крепче прижала к бедру бархатную сумочку. Сердце Рэйчел стучало подобно молоту — она глубоко втягивала в себя воздух, почти физически ощущая лежащую внутри сумочки плоскую, как тарелка, „диафрагму".
Ей стало казаться, будто все молодые люди в зале только и делают, что пялятся на нее. Неужели это все из-за того, что на ней обтягивающее задницу платье, которое к тому же чуть не целиком обнажает грудь? И каждый может распознать, чего ей на самом деле хочется?
Рэйчел выпрямилась, выдвинула вперед подбородок. „Ну что, взяли?! — как бы говорил ее вызывающий вид. — Да, меня зовут Рэйчел Розенталь, и сегодня вечером я готова на все!"
Что ж, среди этих манекенов в смокингах, думалось ей, не найдется ни одного, кому бы не захотелось того же самого, что и ей, и кто бы возражал против того, чтобы разбить традиционную бутылку шампанского, отметив, так сказать, спуск на воду ее судна, готового отправиться в свой первый рейс.
На прошлой неделе, после всего этого кошмара с Кеннеди, ей открылась одна непреложная истина: ни один человек не знает, что его ожидает завтра. И вполне может случиться, что ее завтра не станет и она умрет, так и не узнав, что такое секс. Может, вся штука тут заключается в страхе? Перед последним, неотвратимым шагом. Но если этот шагсделан, она скорей всего сможет расслабиться и начать наконец радоваться жизни.