Сад лжи. Книга вторая

Гудж Эйлин

„Какая-то она сегодня другая, — напряженно подумал он. — В ней столько огня… Такого раньше никогда не было. И до чего красива! Господи Иисусе, да она сияет, как…"

Надо было решить для себя этот вопрос и найти, во что бы то ни стало найти вторую половину сравнения:

„…Женщина, которая любит!"

„Вот оно что" — ударило ему в висок, и он почувствовал, как в груди остановилось сердце.

„Неужели она кого-то встретила? Неужели влюбилась?"

Эта мысль причинила ему боль. Мало, значит, пройти

через то, что ему пришлось пройти сегодня? Одно прощание с Обезьянкой чего стоит — Боже, как она рыдала, прижавшись к нему и не выпуская из своих объятий. Ничего подобного он в жизни не испытывал. У него было ощущение, словно часть его существа оказалась отторгнутой — в самом прямом смысле этого слова.

Макс утешал себя тем, что в конце концов все как-нибудь образуется. Они с Мэнди будут часто видеться. Вместе путешествовать. Он снимет квартиру в городе, куда она сможет приходить, чтобы поваляться на диване, задрав ноги на спинку. Она сможет приглашать к нему своих друзей на пиццу, а если кто-нибудь прольет на ковер коку, ни с кем не случится сердечный приступ, как наверняка было бы дома. Но все равно на душе было по-прежнему скверно.

Слезы резали глаза, как будто под веки попал песок.

— Прости, — произнес он тихо. — Так уж получилось, что собеседник сегодня из меня никудышный.

— Тебе не за что просить прощения, — тут же ответила Роза, и он почувствовал на своем плече прикосновение ее пальцев — теплое, успокаивающее.

— Чудно как-то, знаешь… Уж сколько лет я все не мог решиться. Храбрости не хватало. А сейчас решился — и вот чувствую себя последним трусом. Как будто бросаю Обезьянку. Все эти книжки, которые она читала, все ее детские страхи… теперь она все это испытывает на самом деле. Станет „дочкой по уик-эндам". Господи, я так ее люблю, что у меня прямо сердце разрывается.

— Можешь не рассказывать. Я знаю, — в темных глазах Розы отразилась глубокая боль, но она тут же взяла себя в руки и улыбнулась. — Но твоя дочь, по-моему, все равно самая счастливая на свете. Я бы все отдала, чтобы иметь такого отца, как у нее. Даже если бы мы виделись с ним не каждый день.

Теперь пальцы Макса вдруг ощутили тепло кофейной кружки, согревавшее не только руки, но и душу. „Какая же Роза молодчина — всегда знает, что надо сказать, чтобы на душе стало легче", — подумал он.

Если бы только…

„А ну прекрати!" — приказал он себе, еще раз вспомнив, что пришел-то сюда за теплом ее дружбы, и не за чем иным. То есть за тем, что она готова ему предложить.

Макс вынул из кармана носовой платок. Как хорошо он проглажен, какой совершенной формы этот треугольник. Словно последнее прости от Бернис.

Он снова увидел: она сидит на краешке кровати и смотрит, как он бросает вещи в саквояж. В глазах ни слезинки, лицо ничего не выражает. Единственными обращенными к нему словами были: „Оставь свой телефон на случай, если что-нибудь произойдет".

„Произойдет"! Да у Бернис каждую минуту что-нибудь обязательно происходило. Вчера,

придя домой после работы, он застал Мэнди в ванной плачущей. Дочь скрючилась в холодной воде, вся покрытая мыльной пеной. Пряди мокрых волос прилипли к спине.

— Я грязная! — прорыдала она. — Мама говорит, что я грязная. И грязь никогда не отмоется. Не хочу, чтобы ко мне прикасались, слышишь?..

Макса охватила паника. Неужели к ней приставал какой-нибудь парень и..? Господи, не может быть! А что если все-таки да? И Бернис, значит, узнала. Из-за этого весь этот сыр-бор загорелся…

Как ему хотелось сгрести дочь в охапку, завернуть в махровое полотенце и отнести в кровать, как он делал, когда Мэнди была маленькая. Но теперь, увидев ее стоящей на этих худеньких коленках, дрожащую и несчастную, он понял: ей нужно не столько утешение, сколько чувство собственного достоинства. Он принес махровую простыню и держал ее на вытянутых руках, чтобы Мэнди могла выйти голой из ванны и встать в полный рост, не боясь, что кто-то станет разглядывать ее наготу (в свои пятнадцать она была очень застенчива). И только когда она обмоталась простыней, Макс обнял ее, шепча, что всегда будет ее любить, чтобы не случилось, и грязной для него она не будет никогда в жизни.

Только после того как Обезьянка немного успокоилась, Макс отправился на поиски Бернис.

Она оказалась в комнате, где стирали белье. Голова повязана шарфом. Руки в желтых резиновых перчатках. Выражение лица самое зловещее. Подобно автомату, она запихивала в стиральный агрегат одежду, постельное белье, наволочки… У ее ног высилась груда грязного белья — еще больше его было в синей пластмассовой корзине, стоящей на сушилке.

— Что там стряслось с Мэнди? — закричал он, увидев жену.

К этому моменту беспокойство его достигло своего апогея: теперь это был уже не просто мальчишка из ее класса, который приставал к ней после уроков. Нет, он представлял себе какого-нибудь извращенца, демонстрировавшего перед его дочерью свой член, или пожилого мужчину, пытавшегося ее изнасиловать.

Бернис посмотрела на него все с тем же зловещим выражением.

— Ее отослали сегодня из школы с запиской от медсестры. Вши. Она вся завшивела. — Рот Бернис скривился в гримасе отвращения. Она сделала шаг назад, словно и муж, который не побрезговал дотронуться до Обезьянки, тоже теперь кишит вшами.

И тут Макс все понял. Как же должна была Бернис унизить дочь, чтобы довести ее до такого состояния! Чтобы та почувствовала себя грязной и никому не нужной. И все из-за чего? Из-за того, в чем сама Мэнди даже не виновата!

Чаша его терпения переполнилась. И он сделал то, чего не делал никогда в жизни и наверняка никогда не сделает в будущем.

Он влепил Бернис пощечину.

И сразу почувствовал себя последним негодяем. Но куда стыднее ему было оттого, что он потерял столько лет, оставаясь мужем этой женщины, которую он не любил и которая не любила его.