Сад опавших листьев

Каяма исполнилось шестьдесят лет, когда он занялся садом. С тех пор прошло десять лет… Тогда, в шестьдесят, не верилось, что он сможет прожить еще десять лет; самое большее – два-три года, вот и придумал себе занятие. А нынче уже семьдесят… Правда, он с самого начала сознавал, что потребуется по меньшей мере лет десять, чтобы сад мог дать ту необъяснимую радость, на которую он рассчитывал, и тем не менее почти весь свой капитал Каяма истратил на покупку участка в двести цубо. [1] Капиталом

На краю рощи близ реки Тамагава, где еще сохранился облик прежней равнины Мусасино, он построил дом, в остальном полностью доверившись природе. А потому летом он жил в прохладе деревьев, осенью – среди ворохов опавших листьев. Во все времена в сад залетали птицы, летом появлялись змеи. Так и жил бы он, предоставляя ветрам ворошить и трепать опавшие листья, если бы вдруг не охватило его желание садовничать – это произошло через год после того, как двое его детей почти одновременно обзавелись семьями и покинули дом.

Каяма было пятьдесят два года, когда умерла его жена. А вскоре и дети – сын и дочь – попросили его согласия на брак. С тех пор они почти не появлялись в доме Каяма. Иногда Каяма невесело думал: уж не превращается ли он в типичного старого брюзгу? Может быть, в этой долгой трудной жизни без спутника как-то незаметно накапливаются странности, калечащие душу? – пытался он разобраться в самом себе. Но эти попытки лишь оставляли какое-то ощущение подавленности. Когда сын объявил о намерении жениться, Каяма испугался, не просит ли он согласия на брак уже после свершившегося факта, но, поговорив с сыном, сразу дал согласие. И с дочерью было почти так же. Да нет, скорее уж он проявил снисходительность.

Дети с семьями жили в удобных современных домах и не очень-то стремились бывать в его старом доме. Это вызывало у Каяма не столько чувство горечи по поводу нравов современной эпохи, сколько опять же ощущение одиночества и оторванности… Прежде детей было двое, теперь их стало четверо, и, когда он думал о них, ему казалось, что и потерял он уже четверых… Ведь Каяма и не женился вторично только потому, что решил прежде вывести детей в люди. И может быть, чувствуя себя одиноким, именно в саде пытался он найти друга, к которому взывал.

«…Вырастить сад – и можно проститься с этим миром, вобрав последним взглядом все созданное тобой. Вероятно, единственное, что можно унести с собой в тот мир, – это лишь последнее мгновенье, запечатлевшееся в глазах…» – часто шептал Каяма, как бы убеждая в чем-то себя самого, хотя и не задумывался глубоко над тем, что такое тот мир, – над вопросом, на который вряд ли вообще есть ответ. Только говорил неопределенно – тот мир. И о саде он поначалу говорил без твердой уверенности или большого желания, ибо не принимал его очень всерьез, считая, что жить осталось самое большее два-три года.

Наступила осень, и к Каяма пришли садовник и торговец камнем. Садовника – звали его Судо – Каяма пригласил сам, торговец же появился неожиданно. На небольшом грузовичке он возил камни с горы Окутитибу. Найдя дом или сад, хозяевам которого нужен был камень, он продавал весь грузовик за двенадцать или пятнадцать тысяч иен. Машину обычно вел его сын, парень лет двадцати, торговец же сидел рядом. Иногда заказы ему делали заранее, но чаще он на машине, нагруженной восемью-десятью большими камнями, сам искал дома, которые еще только строились.

Так же случайно попал торговец и в дом Каяма – его привлекли размеры сада. «Вы только взгляните на мои камни», – сказал он. Лицо красное, узкие глаза и белые зубы, под носом – маленькие усики. Без них его внешность, вероятно, казалась бы и вовсе не примечательной, хотя в лице этом было все же что-то ясное и открытое.

«Ладно уж, взгляну», – подумал Каяма, а в результате купил у торговца не один грузовик, а несколько. Приглянулся ему и сын торговца – еще более скромный, чем его простой и открытый отец, и очень работящий.

Случалось, что Каяма отказывался покупать камни или просил сбавить цену. «Учитель, вы прекрасно научились торговать», – с серьезным лицом подтрунивал торговец и отдавал свой товар по той цене, которую называл Каяма. Вероятно, он знал от садовника, что Каяма когда-то преподавал в школе.

– Учитель, вероятно, понимает, что на такой большой сад, – торговец широко развел обе руки в стороны, – нужно машин десять камней. И не менее ста каменных плит для дорожек. А потом вы, я не сомневаюсь, захотите и большой камень.

– Но ведь у меня под сад отведено лишь пятьдесят цубо… А какой он, этот большой камень, о котором вы говорите?

Торговец развел в стороны свои сильные руки:

– Вот такой и еще раза в два больше и толще. Голубой. Он один займет целый грузовик.

«Интересно, где бы его разместил садовник Судо?» – подумал Каяма и тут же поймал себя на мысли, что, вероятно, голубой камень и завершит рисунок всего сада.

– Денег у меня маловато. Так что этим камнем и закончим. А у него действительно настоящий голубой цвет?

– Прекрасный голубой цвет! Я нашел его совсем недавно, еще никому и не говорил, сын только знает. Такой за всю жизнь всего два-три раза и встретишь. Вы, наверное, думаете, что дело наше прибыльное – продавай себе камни, которые ничего не стоят. А ведь бывает, что за три дня работы – всего одна сделка, и то неизвестно, сумел ли окупить затраты. Три дня потратишь, чтобы доставить камни в Токио: день – найти в горах камни, сочетающиеся друг с другом, еще день – погрузить их на грузовик, день – на перевозку. Бензин нужно покупать, с машиной бывают поломки, или помощник, если не очень умелый, случайно испортит хорошую находку. Бывает, так ни с чем домой и вернешься, да еще в долгах – какой уж там заработок. Кроме того, и рабочих ведь нужно рюмочкой угостить – парни-то молодые. Просто я люблю горы, люблю камни. А этот голубой чем-то меня особенно покорил. По-моему, в вашем саду ему самое подходящее место. Думаете, я стал бы его продавать, если бы у меня были деньги? – От возбуждения и без того красное лицо торговца полыхало, словно вечерняя заря.