Сад радостей земных

Оутс Джойс Кэрол

Перл протиснулась мимо, толкнув его; он придержал ее за локоть.

— Пусти, я пойду погляжу, — сказала она.

— Не на что глядеть, никто не ранен. Только у одного кровь носом идет.

Перл уже хотела спрыгнуть наземь, но Карлтон помог ей слезть. Он был красен и возбужден; кроме разочарования, в нем накипало что-то еще.

— Наезжают на нас, сволочи, стервецы, — бормотала Перл. — Убивать их надо, чего-то делать надо… вы, мужчины, чего вы только смотрите?

Она была на голову ниже Карлтона, но он насилу за нею поспевал. Круглое, разбухшее тело, бледное лицо… какая она стала странная, иногда прямо жуть берет. Бывает, вдруг разъярится и кидается с кулаками на кого попало, на него, на детишек — и ведь знает, что делает, а со стороны понять невозможно, с чего это она. На ней ситцевая кофта, которую надо бы застегнуть повыше, и юбка в белую и красную клетку —

юбка выглядела бы неплохо, не будь у Перл такой огромный живот.

— Вы, мужчины, могли бы управиться с такими сволочами! — Пронзительно закричала она, проталкиваясь сквозь толпу. И вцепилась в руку Франклина: — А ты кой черт не смотришь, куда едешь? И кто тебе только дал права? Пускай мой муж ведет машину, а ты ему плати, он получше твоего правит… Об ребеночке моем подумать надо? Об ребеночке об моем? — Тут она заметила человека в легковушке, он утирал окровавленное лицо краем рубахи. Перл сжала маленькие кулаки, забарабанила по капоту машины, визгливо закричала: — Ты что, разбиться хочешь? И чтоб твою машину разбило? И чтоб тебе рожу разбило? Езжай домой, поучись править, кой черт тебя носит по дорогам? Про моих детей не подумал? Гляди, сукин ты сын! — Она прижала руки к животу. — Видал, стервец? А? Какое такое у тебя право на всех наезжать?

Они всегда наслаждались злостью, упивались ею, злость была священна. Карлтон сперва подумал, что Перл малость рехнулась — бесится из-за пустяков. Но чем дольше она вопила, тем приятней было слушать. Ее поддержали другие женщины. Вместе с Перл кричала женщина, которая собиралась ей помогать при родах. Она обняла Перл за плечи. Под дождем все казалось замедленным, точно во сне, только голоса звучали резко, вперебой. Карлтон сунул руки в карманы, стоял, широко расставив ноги, и слушал. Вот так покричат, полаются, а потом кто-нибудь съездит на заправочную станцию, оттуда придет машина и отбуксирует их. О таких вещах всегда кто-нибудь да позаботится. А потом грузовик починят, и они опять будут трястись в нем всю ночь напролет, потому что назавтра их ждет большая работа, а они тут попусту теряют время… Ну а сейчас у них роздых. На эту аварию никто не рассчитывал, это приятная неожиданность. К Карлтону подошла его пятилетняя дочка и похвасталась — на голове у нее сбоку вскочила шишка величиной с большую клубничину. Девочка то и дело ощупывала шишку и всем и каждому давала пощупать.

— Откуда это у тебя? — спросил Карлтон.

— Стукнулась о борт, — сказала девочка и пошла показывать шишку кому-то еще.

Она похожа на Перл, подумал Карлтон, но, если не стоит рядом, ему все равно — что она, что любая чужая девчонка. Уж слишком много детишек с ними ездит, вот беда. От них слишком много шуму, и вечно они хворают, то у них рвота, то кашель, а некоторые и помирают — с детьми всегда так. Внутри у него что-то протестующе сжалось при одной только мысли о детях — своих ли, чужих ли, — о том, откуда они берутся, как растут крохотные комочки в глубине материнского тела и как там, должно быть, темно и мокро… даже думать противно.

Карлтон сплюнул. Что-то скучно становится.

Он заговорил с человеком, чью фамилию не мог припомнить. Человек этот называл себя Рыжим. Волосы у него были темные, но при ином освещении отливали рыжиной. Он ездил один, а семью где-то оставил, — так же как и сам Карлтон, родом он был из Кентукки и старался заработать денег, чтоб расплатиться с долгами. О таких делах они толковали понизив голос и стиснув зубы. Если бы о том, что они кругом в долгу, пришлось говорить с кем-то еще, они бы сгорели со стыда, но друг с другом — теперь это было уже не страшно. Не одну неделю они ходили вокруг да около, нащупывали и разведывали, пока не выяснилось, что у них так много общего. По произношению, по тому, как они растягивали и смазывали слова, ясно было, что они земляки и одного поля ягода, но поняли они это не сразу. Обычно они попросту не задумывались о таких вещах. У Рыжего было две тысячи долгу, а Карлтон (он задолжал брату жены) успел кое-что отдать, оставалось уже только тысяча шестьсот. Одно время он задолжал чудовищно много — три тысячи, невозможно даже представить этакую кучу денег, — и понапрасну: две дождливые весны кряду — и все ухнуло. Земля не уродила, он остался ни при чем. Но теперь надо выплатить только еще тысячу шестьсот.

— Это мы последнее лето так нанимаемся, — сказал Карлтон.

И посмотрел испытующе — как к этому отнесется Рыжий, но тот и бровью не повел. Он был примерно одних лет с Карлтоном. Карлтону и в голову не приходило видеть себя в других, а между тем у них с Рыжим было одно и то же выражение лица — выражение угрюмого, тупого недовольства, которое пока еще не обратилось ни на что определенное. Они стояли, прислонясь спиной к накренившемуся борту грузовика, он немного защищал от дождя. Карлтон оттолкнул какого-то подвернувшегося под руку мальчонку. У грузовика были высокие ржавые борта, брезентовый верх вылинял до того, что невозможно было различить, какого же он цвета. От кузова шло зловоние. Дождь не смывал эту вонь, напротив, она только стала еще острей. Иногда Карлтон ощущал этот запах, а порой вовсе его не замечал.

— Последнее лето ездим, черт бы побрал эти вонючие повозки, — сказал он и легонько стукнул кулаком по борту грузовика. — Вот расплатимся с ее братом — и вернемся домой. Он славный малый, женин брат.

Они еще потолковали немного о том, как вернутся домой. Ни тот ни другой не знали, в какой стороне находится штат Кентукки, и не представляли, как он выглядит и что это, в сущности, такое. Каждый помнил только свою ферму да еще с полдюжины — по соседству — вот и все. Хоть они и много разъезжали взад и вперед, с юга на север и опять на юг, они не помнили того, что видели. Рано поутру или поздно вечером их привозили в поселок сезонников, а поселки эти все одинаковые, разве что в одних разбиты палатки, а в других понастроены бараки. Но всюду та же вонь и те же помойки. Никакого смысла глядеть по сторонам — все равно смотреть не на что. Приятно глазеть через борт грузовика на дорогу, как она убегает из-под колес, ведь это значит, что куда-то двигаешься, — но по-настоящему ничего они не видели, нет. Глаза были нужны им, только чтоб ходить не спотыкаясь, собирать поспевшие плоды и ягоды и вообще как-то управляться изо дня в день. А что-то видеть, замечать и осознавать им вовсе не требовалось.

«Вернуться домой» в Кентукки — Карлтон обозначал это широким неопределенным взмахом руки в том же направлении, в каком махнул рукой и Рыжий; они прекрасно понимали друг друга. Теплый сырой день и низко нависшее пасмурное небо их угнетали, и праздничное настроение от неожиданной передышки уже сменялось у мужчин другим чувством — какой-то беспокойной скукой. Дети всегда радовались остановкам, женщины своего мнения не высказывали — это дело мужское. Рыжий сказал, что, пожалуй, и он, когда кончится сбор урожая, бросит сезонничать и подыщет себе другую работу — может, подастся в строители. Карлтон промолчал, он позавидовал Рыжему — не оттого, что поверил ему, но оттого, что сам-то Рыжий верил, будто мечта его исполнится. Однажды и Карлтон нанялся было на строительство, но потом это дело почему-то сорвалось. Впрочем, подумал он теперь, с такой работой из всей семьи справится он один, им не хватило бы денег, а в поле и жена может работать, и детишки. В некоторых местах это запрещено законом, но кто его знает, что за штука «закон». Не часто им случалось столкнуться с «законом» — и тогда оказывалось, что это какой-нибудь человек, очень похожий на Карлтона, худощавый, мрачный и с таким лицом, будто его обманули. Эти люди обходят поля в поисках детей, но дети умеют прятаться, а если кто и не успеет скрыться с глаз долой, представителей закона это мало трогает.

Все еще слушая Рыжего, Карлтон отер лицо ладонью. Им овладело странное чувство, будто все это уже когда-то было. Рыжий уже говорил прежде эти слова? Или так говорил кто-то другой? Когда мотаешься из штата в штат на уборку урожая, все время повторяется одно и то же, а Карлтон сезонничает уже давно. Привык. На свое счастье, он умеет выключиться когда захочет — ничего не видит и не слышит, ни о чем не думает. На некоторых фермах платят за корзину, на других — поденно, и это лучше, но Карлтону всегда удается припрятать три-четыре доллара, чтоб ни Перл, ни кто другой до них не добрались, как бы ни было туго с деньгами, и уж если выпадет такой вечер, что мысли одолевают и их не выключишь, тогда можно разок напиться…

— …ездят с нами, старые одры, только место занимают, — со злостью говорил Рыжий, он уже сам себя растравил.

— Угу, старые одры, — подхватил Карлтон.

В артели было несколько стариков. Работали они медленно, только путались под ногами, и от них несло псиной. И они родом не настоящие земледельцы, как он и Рыжий, а просто бродяги. Чудно видеть такого в поле, на коленях, вот только лица у них сморщенные, темные, обожженные солнцем. Карлтон, сам не зная почему, на таких злился. Отец его уже умер, но когда-то он очень любил отца, и мать тоже любил, и стыдно, мучительно было ему, что она жила у одного из его братьев, потому что сам он не мог взять ее к себе. Всякий раз он старался поскорее прогнать эти мысли.