Саджо и ее бобры

Куоннезина Вэши

Один раз какой-то длинный темный зверь, похожий на ласку, но гораздо крупнее ласки, заглянул к ним; но они сидели тихо, как две мышки, и почти перестали дышать. Он громко засопел у самого входа в пещерку и побежал дальше. Это была норка… Она увидела, что они вдвоем, и побоялась напасть на них.

Не скоро набрались зверьки храбрости, чтобы выглянуть на минутку, но сейчас же спрятались обратно — нужно было спасаться от огромного серого чудовища, которое спускалось на них сверху. Круглые желтые глаза засверкали близко-близко… Но вот чудовище взмыло вверх и уселось на ветку. И смотрело оттуда, смотрело на них, щелкало клювом, громко, протяжно кричало и очень страшно смеялось.

Вопахо — Лесная Сова-Хохотунья — подкарауливала их, хотела сделать бобрят своей добычей. Она терпеливо

ждала, и каждый раз, когда малыши выглядывали из пещерки, страшные желтые глаза все еще глядели на них.

На рассвете сова исчезла. Вода уже струилась через плотину, и ручеек снова зажурчал. Бобрята спустились к нему и поплыли в поисках своего дома. Если бы они только знали, как близко была их хатка! Но в маленьких головках все перепуталось, и они окончательно заблудились. Не в силах бороться с течением, они отдались воле воды и спускались все ниже и ниже по ручью, все дальше и дальше от дома, от родителей, от сестренок 3 , с которыми так хорошо играли и возились всю свою коротенькую жизнь.

3

Только маленькие самцы могли проявить такую смелость. (Примеч. автора.)

Так они плыли, слабые, голодные, не умея найти себе корм. И все-таки теперь они чувствовали себя как-то безопаснее, потому что были в воде, и продолжали свое бесцельное путешествие, которое не могло привести к добру. Ручеек становился все спокойнее и спокойнее, и зверьки незаметно очутились в ленивых водах Березовой Реки.

Лань, которая паслась на отмели, подняла голову и увидела их. Она насторожила уши и долго следила за ними своими добрыми глазами. Дальше на пути повстречалась ондатра — мускусная крыса; она поздоровалась с ними, громко пискнув, и прошмыгнула мимо. Птицы глядели на них с верхушек деревьев и что-то щебетали им. А солнце грело так ласково, и мир был так прекрасен! И они продолжали плыть все дальше и дальше, неизвестно куда. Так бы они и плыли в забытьи от голода и слабости, пока не заснули бы, чтобы никогда больше не проснуться.

В тот самый момент, когда бобрята очутились на зеркальной поверхности Березовой Реки, их заметил Гитчи Мигуон.

Он сидел на берегу ручья в том самом месте, где недавно обедал. Спустив осторожно на воду свой челн, он тихонько поплыл к ним. Бобрята услышали шум, приоткрыли глазки и увидели его. Но почему-то они не испугались даже тогда, когда он поднял их за крошечные черные хвостики, чтобы опустить в лодку. Наверно, им все уже было безразлично А может быть, большой настороженный глаз, нарисованный на носу лодки, не выглядел уж так сердито, как задумал художник; или, скорей всего, они чувствовали, что индеец не обидит их: зверьки, даже самые маленькие, узнают своих настоящих друзей.

Большое Перо, сложив ладони вместе, осторожно держал бобрят — зверьки были такие маленькие и жалкие. Их крошечные передние лапки сжались в кулачки, словно они приготовились к бою 4 , но круглые головки отяжелели и поникли, глазки смыкались. Индеец знал, что они умирают, и ему стало их жаль. Охотники часто бывают добрыми людьми.

Большое Перо решил во что бы то ни стало спасти бобрят. Он жил охотой и ему часто приходилось убивать бобров ради их ценной шкурки. А вот теперь он имеет возможность сделать доброе дело для бобров — спасти этих заблудившихся малышей, которых унесло течение и которые очутились у него в руках.

4

Это положение бобры применяют при защите. Они способны нанести быстрый и сильный удар, то пуская в ход крепкие когти, то сжимая переднюю лапу в кулак Последний прием применяется в борьбе между бобрами, когда они щадят своего противника Обратите внимание на то, что измученные до крайности бобрята прибегли к более безобидному приему борьбы, — таков их характер. (Примеч. автора.)

Причалив к берегу, он достал чашку с

молоком, разбавил его водой и стал вливать зверькам в рот. Маленькие пушистые тельца распростерлись на огрубелых ладонях индейца, и он почувствовал, какие они легкие и как слабо бьются их сердечки. Пока шло кормление, бобрята ухватились своими лапками, словно крошечными ручками, за сильные пальцы индейца. Большое Перо совсем растрогался, но как дальше поступить со зверьками, он еще не знал. Ему следовало бы спешить домой — он обещал своим детям, Саджо и Шепиэну, вернуться в определенный день, и, чтобы не огорчать их, ему нужно было сдержать свое слово. Если отнести бобрят к пруду, вряд ли они найдут дорогу к хатке — ведь надо весь пруд переплыть; оставить их тут на месте — еще хуже: они наверняка умрут с голоду либо погибнут в когтях орла, ястреба; даже голодная рыба опасна для них. Большое Перо подумал, не взять ли бобрят с собой, хотя понимал, что в далеком пути возни будет очень много. Но как можно покинуть этих малышей в беде? Это было бы жестоко. У старых индейцев очень строгие правила в таких случаях.

Бобриха-мать, наверно, считала своих детенышей очень красивыми, но индейцу они казались уродливыми: у бобрят были длинные задние ноги и коротенькие передние, шарообразные тельца и курносые носики. Они напоминали сказочных Бакваджис — индейских волшебниц.

Большое Перо в конце концов решил, что их уродство — небольшая беда, зато они очень забавны и будет интересно их приручить. Приближался день рождения его дочери Саджо — ей исполнится одиннадцать лет. Бобрята с курносыми носиками, наверно, очень понравятся девочке. Это как раз такой подарок, как надо! А когда они вырастут и их уже будет неудобно держать дома, тогда бобрят снова отвезут в родные места.

Бобрятам понравилось молоко, и они стали просить еще. Если бы вы слышали их жалобные голоса! Они еще сильнее растрогали Гитчи Мигуона. «Как можно было покинуть малышей, которые плачут совсем как дети», — подумал он, и снова принялся хлопотать и поить их молоком.

Потом он подошел к березе, которая росла среди сосен, срезал с нее большой кусок коры и стал мастерить корзинку для бобрят. Он обвязал ее кедровым лыком, чтобы сохранить форму. Вслед за этим сделал плотно прилегающую крышку и проделал в ней дырочки, чтобы воздух проходил свободно. Еще он сплел ручку из коры кедра. Когда корзинка была готова, он выстлал ее дно травой и положил сверху сочные листики и молодые побеги тех растений, которыми питаются бобры.

Когда Большое Перо поднял своих питомцев за плоские хвостики, чтобы положить в корзинку, они почувствовали запах душистой подстилки — совсем как дома — и нашли нежные почки и листики, которыми так хотелось полакомиться; они слушали добрый, успокаивающий голос своего нового друга — он так хорошо напоил их молоком! — и от всего этого им сразу стало лучше.

Казалось, теперь они забыли и страшное шипение выдры, и сову с ее круглыми желтыми глазами и злым хлопающим клювом. Как жутко она смеялась над ними в ту темную ночь! И вот они подползли друг к другу, что-то бормоча и урча про себя, — уже давно они этого не делали, — и ели, ели, пока не наелись досыта.

А Большое Перо, делая быстрые взмахи веслом, гнал каноэ домой, к своим любимым детям. Он очень радовался подарку, который вез им. Он не сомневался, что и сынишка, хотя тот был тремя годами старше сестры, вместе с ней будет забавляться зверьками. И он был рад, что помог этим маленьким страдальцам.

Беседуя со своим каноэ или с ружьем, быть может, с бобрятами или просто сам с собой, он говорил:

— Мино-та-кия! (Хорошо!) Кэгет мино-та-кия! (Очень хорошо!)

Маленькие искатели приключений тоже, наверно, были всем довольны, так как они совсем притихли. И в самом деле: им было хорошо в их гнездышке. Сквозь оконца берестяного домика к ним доносилась звонкая песня дроздов, веселое журчание воды и убаюкивающий гомон лесных насекомых. Только время от времени, видно вспомнив своих близких и родную землянку, они жалобно похныкивали и теснее прижимались друг к дружке. И тогда тоска затихала, усталые головки склонялись, а круглые черные глазки отказывались смотреть… Все звуки словно замирали вокруг, и все горести куда-то исчезали. Бобрята спали.