Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
— Мне следовало постричься в монашки. Зря я доверилась тебе, — говорила она и, подобно двенадцатилетней девчонке, выпячивала пухлую нижнюю губу.
— Но ты же любила меня, — возражал Гидеон.
— Нет, никогда не любила, о чем ты? Я же ничего о любви не знала, я вообще ничего не знала, — в сердцах бросала Лея. — Это ты настоял на свадьбе, ты давил на меня, и от страха я согласилась. Я боялась, что ты обойдешься со мной так же, как с моим бедным пауком!
— Лея, ты искажаешь прошлое, — кровь бросилась Гидеону в лицо, — ты же знаешь, это грех.
— Грех! Грех! Ты называешь грехом правду! — с издевательским смехом Лея прогоняла Гидеона прочь и разражалась слезами. Она сделалась такой вспыльчивой и своенравной, словно и впрямь была беременна.
«Я больше не хочу быть
Но тотчас же добавляла: «Господи, я хочу еще одного ребенка. Всего одного! Одного! И тогда я больше ни о чем в жизни Тебя не попрошу. Пускай даже это будет не мальчик…»
Малелеила она сочла хорошим предзнаменованием — не только его появление в усадьбе, но и явное к ней расположение. Отчасти он благоволил и к Вернону, и к прабабке Эльвире, и та со знанием дела почесывала ему загривок костяшками пальцев. Время от времени кот терпел и красавицу Иоланду, когда та играла и сюсюкала с ним. Однако остальных домочадцев, даже кормивших его слуг, он не замечал, а однажды до ушей Леи донеслось злобное шипение, адресованное Гидеону, который нагнулся, чтобы погладить кота по голове.
— Ну ладно, — пробормотал Гидеон, выпрямившись и едва сдерживаясь, чтобы не пнуть зверя ногой, — проваливай к дьяволу. Там тебе и место.
Именно благодаря разборчивости, с которой Малелеил относился к жителям усадьбы, в замке стали считать хорошей приметой, если кот сворачивался рядом с кем-нибудь в клубок или терся о ноги, издавая урчание. Он завел привычку подходить к Лее и Вёрнону и настырно подпихивать свою большую голову им под ладонь, требуя ласки. Эта своеобразная повадка умиляла и изумляла Лею.
— Каков наглец! — смеялась она. — Ты точно знаешь, чего хочешь и как этого добиться!
Вместе с племянницей Иоландой они расчесывали его густое дымчатое одеяние собственной позолоченной щеткой Леи и пытались поднять его, посмеиваясь, мол, какой же тяжелый. В благодушном настроении он мог на удивление долго выносить чужое общество, однако при появлении младших детей всегда цепенел. Он не любил ни Кристабель, ни детей Эвелин, ни отпрысков Лили (кроме Иоланды и Рафаэля), ни даже робкого Бромвела, в его вечных очках, насупленного и желавшего лишь «понаблюдать» за Малелеилом и сделать несколько заметок. (Он уже начал вести дневник, куда заносил короткие наблюдения, результаты различных измерений и даже результаты вскрытия мелких грызунов.) Обосновавшись в доме, Малелеил мгновенно оттеснил остальных котов и подчинил млеющих кошечек. Шесть или семь живущих в усадьбе псов держались от него подальше. Ходить ему разрешалось почти везде где вздумается. Сперва он спал в кухне, на теплой каменной плитке у камина, затем перебрался в уютное старое кожаное кресло в так называемой «библиотеке Рафаэля», затем провел ночь в бельевом шкафу на первом этаже, вальяжно растянувшись на тонкой испанской скатерти бабки Корнелии, а как-то раз его обнаружили под обитой красным бархатом викторианской козеткой в одной из гостиных, куда редко заходили — тихо похрапывая, он лежал среди комочков пыли. Порой он исчезал на целый день, а иногда на всю ночь, а однажды не объявлялся подряд трое суток, и Лея вся извелась, решив, что он покинул ее. А ведь это ужасный знак!.. Но вдруг откуда ни возьмись зверь возник у ее ног, утробно мурлыча и тычась головой ей в руку.
Кот играл на нервах деда Ноэля, неслышно подобравшись сзади и уставившись на него широко расставленными темно-желтыми глазами, словно готовясь заговорить. С неприкрытым бесстыдством он приставал к прислуге на кухне, требуя еды: даже если кто-то из слуг кормил его, Малелеил ластился к следующей жертве, а потом выискивал еще кого-нибудь, хотя никогда не мяукал, как свойственно голодным кошкам, и никогда не снисходил до прямого попрошайничества. Вскоре он превратился в своего рода домашнее чудо.
— Как же так, — удивлялись дети, — только что Малелеил спал в гостиной возле камина, а стоило отвернуться — его как не было?
Альберт и Джаспер божились, что видели Малелеила на высокой сосне за лесовозной дорогой в полутора милях от усадьбы. Сосна была высокая, с голым стволом длиной футов семьдесят пять, а то и больше — а Малелеил якобы сидел на самом нижнем суку, совершенно неподвижный, серый, не сразу заметный, накрыв роскошным хвостом лапы. В его умных глазах горел хищный огонек, отчего он напоминал сову, готовую вот-вот броситься на добычу. Мальчики ужасно удивились, как такому крупному коту удалось забраться на дерево. А вдруг у него просто не получается спуститься? Они звали его, однако кот взглянул на них так, словно никогда прежде не видал. Мальчики попробовали стряхнуть его с дерева, но безуспешно.
— Малелеил, ты там с голоду умрешь! — кричали они. — Давай спускайся к нам!
Смеркалось, поэтому мальчики побежали домой за фонариком и какой-нибудь снедью, чтобы приманить его, но, вбежав в кухню, увидели там Малелеила — он сидел у камина и тщательно вылизывал свои большие лапы. Они спросили, когда же он вернулся.
— О, да только что, — ответила Эдна.
— Но он же был в лесу — сидел на дереве и не мог слезть! — недоумевали они.
Малелеил был великолепным охотником — женщины Бельфлёр даже знать не желали, сколько древесных крыс притащил он в своих крепких зубах на порог кухни, и тем более — какого размера. Лея единственная отважилась войти в столовую, когда одним прекрасным морозным утром Малелеил приволок откуда-то крупного зайца-беляка, чью тушку нещадно погрыз — вообще-то он уже почти сожрал шею своей жертвы. В пасти Малелеила поблескивали окровавленные заячьи мышцы, а в глазах мелькнула почти человеческая усмешка. Сам же кот растянулся на отполированном столе красного дерева, который Рафаэль в свое время выписал из Валенсии.
— О Господи, Малелеил! — воскликнула Лея. От вида полусъеденного зайца, окровавленной морды своего любимца и его зеленоватых, будто подернутых инеем глаз с расширенными черными зрачками ей стало дурно. Ощущение это ее напугало: она словно падала со скалы. Однако даже в этот момент, в дурноте и полуслепоте, Лея надеялась, что, возможно, беременна. Ведь дурнота — симптом беременности.
Вскоре Малелеил завел привычку по вечерам подниматься вместе с Леей в спальню и ложиться в изножье их с Гидеоном огромной кровати. Гидеону это досаждало: а вдруг у зверюги блохи?
— Это у тебя блохи, — огрызнулась Лея. — А Малелеил — существо чистое.
Чтобы умаслить жену, Гидеон притворялся, будто обожает кота. Он даже гладил Малелеила по голове и терпел его надменность, не в силах подавить в себе раздражение из-за того, что мурлыкать в ответ кот отказывался.
А вот Лею кот не только награждал этим звуком — он переворачивался на спину, позволяя чесать свой розовато-серый живот, а зубами и лапами, точно котенок, хватал ее за руку. Что, если кот забудется, выпустит когти и вопьется зубами в ее руку?.. Откинувшись на подушки, Гидеон безучастно наблюдал, как Лея в шутку дразнит Малелеила, а огромный кот уворачивается, рычит и, взмахнув пышным хвостом, внезапно набрасывается на нее. Гидеон не раз представлял, что если кот поранит его жену, то Гидеон немедленно отправит его на тот свет, если понадобится, голыми руками. Ружья в этой комнате он не держал. И ножей тоже. Лея делала вид, будто подобные предметы ей отвратительны. Но руки у Гидеона Бельфлёра сильные, пальцы длинные и ловкие, и ему ничего не стоит придушить эту тварь.
— Осторожнее, Лея, — говорил он, — ты слишком неосторожна.
Лея отдернула руку, кот сунул лапу в рукав ее шелкового пеньюара, и на запястье появилась едва заметная, с волос, алая полоска.
Гидеон, это всё твой голос, — раздраженно проговорила Лея. — Нас тут только трое, ты не можешь говорить потише?
Вскоре Малелеил перестал довольствоваться изножьем кровати, сворачиваясь на бирюзово-кремовом парчовом покрывале (уже с налипшей на него кошачьей шерстью и следами грязных лап), и ночью с удивительной для такого крупного зверя осторожностью прокрадывался по постели, устраиваясь между Леей и Гидеоном. Отследить, когда именно Малелеил перебирался ближе, у Гидеона никак не получалось, но это явно происходило во время фазы крепчайшего сна, так что, проснувшись на рассвете, он обнаруживал, что лежит на самом краю кровати, куда его вытеснил проклятый котяра.