Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
Когда-то в этом самом лесу и впрямь водились волки и пантеры, но их всех истребили или прогнали. Время от времени тут появлялся Стервятник Лейк-Нуар — лысоголовый коварный хищник, способный поднимать в воздух лисиц и оленят и прямо на лету разрывать их и клевать своим длинным тонким клювом. Впрочем, эти хищники наверняка давно вымерли — Иоланде ни одного не довелось увидеть. «Да скорее всего, их вообще не существует! — громко проговорила Иоланда. — Наверняка их выдумали, чтобы нас, детей, пугать…»
В кустах вновь раздалось шуршание, и сердце у Иоланды подпрыгнуло, будто желая выскочить из груди. Ох, как же она боится! Хотя страшиться было нечего — жаль, что лесные обитатели, жившие в постоянном ужасе, разбегались от Иоланды Бельфлёр в ее роскошной синей юбке и элегантной соломенной шляпе, будто считая ее хищником… Ее сердце билось быстро-быстро. Ей словно передался дикий страх зверька, и сердце девушки стремилось прорваться
Иоланда остановилась и замерла, дожидаясь, пока страх отступит. Над головой виднелся клочок неба, именно клочок, размером всего в несколько дюймов, похожий на бледно-голубой мячик, чудом удерживающийся на верхних ветках сосен. «Ну что ж — зато если пойдет дождь, — проговорила вслух Иоланда, — я не намокну. Капли сюда просто не проникнут».
Она добрела до поляны с приникшей к земле травой, где росли цикорий и другие синие цветы — Иоланда не удержалась и, нарвав букетик, воткнула его за ленту шляпы — лазорник? Кажется, так они называются? — и стала еще очаровательней. Вот только где же ее возлюбленный?
Эта поляна казалась ей подходящим местом для встречи.
Здесь никто не видел, как она сбросила туфли и сделала три па сначала в одну сторону, потом в другую… А после она запела, замурлыкала, присвистнула, щелкая пальцами, даже приподняла юбку и так взмахнула ногой, что стала видна и нижняя. В прошлом году в июне она смотрела в городском мюзик-холле представление и любовалась белыми шелковыми костюмами танцовщиц, их забранными в пучки, черными, как смоль, блестящими волосами, их смело накрашенными лицами, завидуя их — как же это сказать? — шику. Одна или две девушки выглядели почти ровесницами Иоланды. Она вполне могла пробраться за сцену, постучаться в гримерку и скромно спросить, как становятся танцовщицами или певицами… Или актрисами…
Какая жалость, что ее возлюбленный запаздывает. Какая жалость, что он не слышит, как воодушевленно Иоланда распевает «Когда парни возвращаются домой» — именно этой песней заканчивалась программа: девушки высоко вскидывали ноги, белые ботинки сверкали, на груди пестрела красно-бело-синяя бахрома, а на головах красовались высокие меховые шапки, вероятно, горностаевые.
Иоланда умолкла — она позабыла слова. Это такая старинная песня! А чего еще от такой ожидать. Девушка сорвала шляпу, бросила ее на траву и, встряхнув волосами, сложила губы в недовольную гримаску, как у тети Леи, а глаза ее — ах, но у тети глаза намного выразительнее, чем у Иоланды! — озорно распахнулись. Даже когда тетя Лея убаюкивала свою прелестную малышку — даже тогда лицо ее было таким, таким… А у Иоланды лицо узкое и маленькое… и губы не такие полные… Может, подражая тетке, она лишь выставляет себя на посмешище? И ведь Лея ей даже не нравится. Да, Лея определенно ей не нравится. Как же ей хотелось выхватить у нее из рук малышку и спеть ей по-своему, своим голосом:
Спи, детка, спи, Отец овец пасет, Мать потрясет дерево снов, И один к тебе упадет.Голос у нее сделался хриплым и нежным. Интересно, думала Иоланда, можно ли мне поставить голос? Беззаботные песенки тянуло петь высоким девичьим сопрано, и тогда Иоланде хотелось танцевать, а колыбельные требовали иного тембра. Какой из голосов лучше, раздумывала Иоланда, и какой предпочел бы ее возлюбленный?..
Она снова запела колыбельную, качая в руках воображаемое дитя. По щеке у нее скатилась одинокая слеза. Голубые глаза сверкали, а губы подрагивали от чувства, скрывать которое не получалось, хотя на нее никто и не смотрел.
Или все-таки смотрел?..
Внезапно замолчав, Иоланда огляделась — с полуулыбкой, потому что, возможно…
— Кто здесь? — весело крикнула она.
Слабый ветерок качнул верхушки сосен, и шишки зашевелились и зашуршали.
Она танцевала и кружилась, пока, запыхавшись, не бросилась на прогретую солнцем траву и не закрыла глаза. И спустя несколько секунд ощутила присутствие своего возлюбленного, он склонился над ней, его усы кольнули ее… Ах, вдруг от его поцелуя ей сделается щекотно! «Должно быть, это щекотно?» — спросила она когда-то Ирму, и обе девочки захихикали и уткнулись в разбросанные по кровати Ирмы подушки.
Но сейчас хихикать нельзя. Она же не ребенок. Настал священный момент. Ее возлюбленный (чьи глаза были темными и влажными, а усы — тонкими, ухоженными и пахли воском) наклонился поцеловать ее, как и полагается возлюбленному, как полагается мужчине, это же обычное дело, в этом нет ничего странного, ничего страшного… Но, возможно, щекотно.
Она ожидала иного возлюбленного, юношу, чья семья владела большой фермой на Иннисфейл-роуд, ох, как же его зовут, как странно, как удивительно, что она все время
Она дрожала. Глаза она не просто закрыла, а зажмурила. Вот ее возлюбленный склонился над ней. Ресницы у него были длинные, с изгибом, кожа — чуть смуглая; от него веяло тяжелой меланхолией, и наяву она его ни разу прежде не видела.
«Мама! — сказала Иоланда в тот же день Лили. — Признайся честно, ведь целоваться — это щекотно, да?»
Она захихикала и никак не могла остановиться. Ее глаза открылись — рядом никого не было, и Иоланда, раскрасневшись, села, смеясь так, что плечи ее тряслись… Несколько лет назад на ярмарке в Похатасси они с подругами заглянули именно в тот павильон, куда родители ходить им запретили — «Экзотические чудеса Нового Света»; ох, ну и зрелище! Какой грустный и гнусный обман! Додо — мальчик с птичьим лицом, с дурацким приклеенным клювом и слегка косящими глазами, изображающий клекот, хотя на самом деле (Иоланда утверждала, что сама это видела) какой-то пройдоха под сценой просто дудел в какую-то дудку. Майра, девушка-слон, на самом деле оказалась обычной женщиной средних лет, страдающей ожирением, с чудовищно распухшими ногами, покрытыми голубой сеткой вен, и ступнями размером с окорока, в матерчатых туфлях. Человек-змея, покрытый блестящей серебристой серо-голубой чешуей — она была даже между пальцами ног, которые он торжественно демонстрировал публике. Кудрявая рыжая дылда, худющая, как скелет, со впалой грудью и такими тощими руками и ногами, что суставы казались непомерно огромными; сидящее на корточках жабоподобное существо с глазами фурии, ловящее длинным языком насекомых (может, это не насекомые вовсе, а изюминки, шепнула одна из подружек Иоланды); седой забулдыга, притворяющийся безногим (Эмброуз — ветеран трех войн)… Какие жалкие, несчастные уроды! И большинство из них — откровенные шарлатаны. (Не стоит выбрасывать двадцать пять центов, потому что, во-первых, все это надувательство, говорил Юэн детям.) Самым нелепым было существо в банке высотой в фут, младенец-гермафродит, представляющее собой голову и верхнюю часть тела с двумя тощими руками, но оснащенное лишней парой ног и половых органов, которые росли прямо из живота… Девочки отшатнулись, одна или две даже прикрыли ладонями глаза, однако Иоланда, ткнув подружек в бок, сказала: «Ой, да это ж просто обычная резиновая кукла!..» — и они, хихикая, выбежали на улицу, на дневной свет.
Приступ смеха миновал. На Иоланду навалилась усталость. Пора было возвращаться домой, пока ее не хватились.
«Не пришел — пеняй на себя, — мрачно проговорила она, — в следующий раз я не приду».
И Иоланда направилась домой — шагала она быстро, не сводя глаз с усыпанного иголками мха под ногами. В лесу потемнело, в пропитанном сосновым ароматом воздухе висела печаль, казалось, времени прошло уже немало — а вдруг она опоздает к обеду?.. Хотя дорогу домой она прекрасно знала и всегда гордилась своим умением ориентироваться, девушка умудрилась свернуть не там, где надо, и подошла к упавшей трухлявой канадской сосне, мимо которой проходила пятнадцать или двадцать минут назад. «О черт, вот глупая гусыня!» — воскликнула Иоланда. Получается, она сбилась с пути. Девушка снова двинулась вперед, опустив голову и придерживая шляпу (потому что низко растущие ветви сбивали ее в самый неожиданный момент, а время от времени подлые ветки будто норовили выколоть ей глаз), и спустя довольно долгое время она, раздраженная, вышла из леса… вот только со стороны кладбища, а не парка… Значит, она, не осознавая этого, сделала круг.
«Ох, что же это такое, какая же я…»
Она залилась краской, будто от стыда, словно кто-то наблюдал за ней со стороны, потешаясь над ее растерянностью. Ничего не оставалось, кроме как признать собственную тупость: подумать только — заблудилась в собственном лесу, пришла на кладбище, а не к дому! Но из леса она, по крайней мере, выбралась. Если пойти в обход и дойти до озера вдоль Норочьего ручья, то домой она добредет. Хотя к обеду, вероятно, не успеет.
По холму она поднялась к кладбищу, а перемахнув через ограду (видавшую лучшие времена; в последние месяцы их семья, особенно Лея, так оголтело сорит деньгами — пора бы им и о кладбище позаботиться!), Иоланда укрепилась в своих подозрениях: за ней явно кто-то наблюдает.