Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
— Отец, — у Сэмюэля едва ноги не подкосились, — ты же несерьезно!
— Я серьезно — так же, как и ты, — сказал Рафаэль.
Итак, троих беглых рабов разместили на ночь в Бирюзовой комнате, великолепие которой было настолько ошеломляющим, что, возможно, бедняги просто не оценили оказанной им чести, а может, решили, будто в замке все комнаты одинаково роскошны. Крепким был их сон или чутким, испытывали они признательность к щедрому Рафаэлю или такой прием смутил их, почувствовали ли они издевку, что двигала хозяином, — этого никто не знал, но на следующий день они попросили Артура переселить их в другое место. И их разместили в кучерском доме. (А через неделю Артур и его спутники покинули усадьбу. «Слово дошло до нас», — загадочно проговорил Артур,
Бирюзовую комнату проветрили, отмыли, оттерли, часть мебели вынесли (некоторые предметы помыли в керосине и отдали слугам, а другие пришлось немедленно сжечь), после чего Рафаэль осмотрел ее и убедился, что она так же прекрасна, как и прежде, — великолепная комната, которая стоит каждого вложенного в нее пенни. Затем комнату заперли, чтобы открыть вновь лишь к визиту сенатора Уэсли Гидда, приехавшего обсудить с Рафаэлем вопросы организации совместного управления рудниками на Маунт-Киттери. (Именно из железа, добытого там, изготовят во время войны обшивку броненосца «Монитор» и бесчисленное количество оружия. В лучшие годы в принадлежащих Бельфлёрам шахтах, пока те не истощились, добывалось по двести тысяч тонн руды в год.)
Судя по всему, в Бирюзовой комнате сенатор Тидд провел бессонную ночь, потому что утром он, явно измученный и не отдохнувший, извинился за то, что «слегка не в своей тарелке». Голова у него болела, глаза слезились, ночью его мучили неприятные сны… Почти стыдясь (щепетильностью сенатор не отличался, но манеры у него были безупречные), он спросил Рафаэля, не найдется ли возможности… возможности переселить его в другую комнату. Подобные просьбы ему несвойственны, однако ночь у него выдалась непростая, и, хотя комната действительно прекрасна — даже прекраснее, чем о ней рассказывают, — он боится, что его присутствие в ней нужно признать нежелательным.
Спустя еще несколько месяцев, когда в усадьбе гостил Хейес Уиттиер, его заметили на рассвете в парке — он бесцельно бродил по дорожкам, и, когда Рафаэль поинтересовался его самочувствием, тот ответил, что плохо спал и полагает, что причина этого — несварение желудка. Позже в тот же день он попросил переселить его в другую комнату… Выглядел он трезвым, хоть и мрачным.
— Какова причина вашего недовольства этой комнатой? — поинтересовался Рафаэль.
— Никакого недовольства я не испытываю, — тотчас же ответил Хейес.
— Однако ночь выдалась непростая? — не отступал Рафаэль.
— О да, — голос у Хейеса дрогнул, и Хейес отвел взгляд, — в определенном смысле непростая.
— Вас преследовал… какой-то запах? — пустился в расспросы Рафаэль. Хейес не ответил. Похоже, он вообще не задумывался над ответом, а лишь молча смотрел в землю. — Вас преследовало, — не унимался Рафаэль, — чье-то присутствие? То есть… возможно, вы… или кто-то… Возможно, вы ощущали чье-то присутствие, нечто, что можно считать посторонним…
Хейес ссутулился и потер указательным пальцем переносицу. Через несколько лет, поднявшись, чтобы произнести речь в поддержку военного министра Кэмерона, Хейес также прибегнет к этому же жесту, произнося слова так же медленно, тем же глубоким, печальным голосом.
— Присутствие я ощутил, причем нескольких персон, — сказал он, не сводя глаз с посыпанной гравием дорожки. — И… да, да, полагаю, его можно назвать посторонним.
Несмотря на ажурную решетку и чересчур роскошное убранство, да еще и это пугающе огромное зеркало и, разумеется, отказавшись от присутствия женщин (а в офицерском клубе дамы довольно часто скрашивали вечер, когда тот близился к концу), Сэмюэль с друзьями-гвардейцами решили провести ночь в Бирюзовой комнате за покером и разгадать ее загадку.
Два или три часа их мальчишеская радость скрадывала «постороннее присутствие» и ничего, что можно было бы счесть необычным, не происходило, разве что невесть откуда взявшийся ветер переворачивал карты и сдувал их
Сэмюэль обернулся — его друг по-прежнему стоял у него за спиной, что-то говоря и протягивая Сэмюэлю руку. Если он и заметил изумление Сэмюэляа, то вида не подал: он собрался уходить, и остановить его Сэмюэль был не в силах.
Друг ушел, оставив Сэмюэля в комнате, поначалу возмущенного — что за чертовщина? — странными колебаниями воздуха, бормотанием, смехом, временами нарастающим, — и этим запахом. Пошатываясь и отхлебывая из бутылки, Сэмюэль стал шагать по комнате. Почему они не показываются, неужели боятся его, кем они себя возомнили, чтобы вторгаться в чужую игру, прерывать ее — кто они такие, чтобы нарушать неприкосновенность усадьбы Бельфлёр. Он заметил в зеркале темную фигуру за своей спиной, обернулся, но никого не обнаружил. «Трус!» — прошептал он.
Золотая минутная стрелка на алебастровых часах над каминной доской начала двигаться в обратном направлении. Сэмюэль уставился на нее, и в эту секунду бутылка вина подлетела к его губам. Его душил гнев, страха он не испытывал и, глядя на наручные часы, сделал несколько больших глотков, так что вино потекло по подбородку. Отшвырнув бутылку, он бросился к часам и снова перевел стрелку вперед. Стрелка точно слегка сопротивлялась, однако он ее переборол и в запале все водил и водил рукой по кругу, вот только совершенно забыл, сколько сейчас времени… Наверное, около двух часов ночи. Или полтретьего. Но не больше трех.
Он снова обернулся — и увидел в подернутом дымкой зеркале группу людей; все они были темнокожими, а чуть в стороне стояла поразительной грации — поразительной для столь плотной фигуры — женщина. Безвольно опустив руки, Сэмюэль смотрел на нее.
В растерянности он принялся соскребать с передних зубов налет, хотя полагал, что уже давно избавился от этой привычки.
Темнокожая женщина, негритянка, но не рабыня, очевидно, что не рабыня, с толстыми лиловыми губами, табачно-бурого цвета кожей, чуть плоским носом с широкими ноздрями, волосами, наэлектризованными и оттого торчащими в стороны, мощными плечами, массивной, но длинной шеей, длинными ресницами и очень темными глазами — глазами, которые насмешливо смотрели на него. Сэмюэль неподвижно стоял в ожидании, что она заговорит — вдруг она назовет его имя, вдруг она позовет его! — стоял, засунув ноготь большого пальца между двумя нижними зубами.