Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
Утром они, как обычно, повели Джермейн играть в саду, но совсем скоро, ведя малышку за обе ручки, ускользнули через задние ворота. Они торопились к Норочьему ручью, к небольшой бухточке, где ручей впадал в озеро — там они собирались расположиться на сосновых бревнах, под низкими ветвями ив, и устроить свой собственный маленький пир, в тайне от всех остальных. (Совсем рядом с принадлежащего Бельфлёрам пирса ныряли шумные мальчишки — Гарт, Альберт, Джаспер и Луис и еще гостивший у них кузен из Дерби, Дейв Синкфойл; но девочек они не увидят, а Лея, и Лили, и Эвелин, и бабушка Корнелия как раз заняты с портнихой и ее помощницей, обновляя гардероб к осени, и планируют потратить на это все утро.)
— Это особый день, Джермейн, — Иоланда наклонилась поцеловать малышку, — сегодня твой первый день рождения, и он
Джермейн превратилась в крепкого карапуза, крупного и прехорошенького: с рыже-каштановыми кудряшками, маленьким вздернутым носиком и зелено-карими глазами, удивительно переменчивыми; в освещенной свечами спальне Леи они тревожно сверкали, а вот мирным солнечным утром блестели не ярче, чем у Иоланды и Кристабель (ведь обе девочки тоже были чрезвычайно привлекательны). И всё же Джермейн была самым обычным маленьким ребенком. Время от времени она демонстрировала редкостную, не по годам, сообразительность: слов она знала уже много, но произносила их выборочно. А спустя несколько секунд вдруг снова превращалась в несносное существо — она вопила, рыдала, размахивала руками и ногами. Окружающие замечали, что Джермейн ведет себя идеально, когда рядом нет Леи, однако сказать об этом самой Лее никто не осмеливался. Иоланда полагала, что она была бы для Джермейн лучшей матерью. («Твоя мама вечно носится с Джермейн, целует ее, обнимает и сюсюкается с ней, будто она и сама такая же малышка, и еще она все время смотрит на нее — я бы просто свихнулась!» — говорила Иоланда Кристабель. «А на меня она вообще не смотрит», — тихо отвечала Кристабель.)
Порой Джермейн выглядела этаким младенцем-Буддой — в такие минуты взгляд ее приобретал особую глубину, но оставался рассеянным, а кукольное личико застывало в маске бесстрастия. Поджав с присущим Бельфлёрам упрямством губы, она не отвечала на поцелуи, вопросы, ласковые пощипывания и даже шлепки. Она смущала слуг, неотступно следуя за ними. Она выводила из себя собак, неотрывно глядя им в глаза. Иногда она бросала игру и садилась на кованый стул в саду — тот, на котором обычно сидела Лея, — и с по-взрослому печальным видом сидела там, подперев ладонью голову. В детской она однажды поразила Ирену, восхищенно залопотав: «Птичка-птичка-птичка…» — и показывая на окно. И спустя секунд пять в стекло действительно ударилась крохотная птаха, кажется, пеночка — ударилась и, сломав шею, упала в кусты. Однажды Гарт запряг в повозку последнего оставшегося в усадьбе пони — ласкового вальяжного шетландца в бледно-коричневых яблоках — и присматривал за ней, пока Джермейн и Золотко, визжа от восторга, катались по заросшей сорняками тропинке. Гарт утверждал, будто малышка вдруг зажала руками уши и зажмурилась, а через мгновенье из-под копыт пони вылетел камень, угодивший в ось колеса, так что повозка едва не перевернулась… (В вечер своего дня рождения Джермейн не желала ложиться спать и ужасно вела себя во время купания. Лея, с пылающим лицом, принялась трясти малышку и ругать ее: «Не смей, поняла, скверная девчонка, ты же нарочно упрямишься, думаешь, ты главнее всех — нет, этого я не допущу!» — и, схватив дочь в охапку, сунула ее в кроватку. Девочка пиналась, вышвырнула из колыбельки подушку, она вопила, заходилась в плаче, давилась рыданиями, брызгала слюной и, упав на спину, забилась в истерике, но Лея, закусив губу, лишь наблюдала, не вмешиваясь: нет, манипулировать собой она не позволит. Наконец, спустя какое-то время Джермейн утомилась, вопли превратились во всхлипы, всхлипы — в тихие резкие вздохи, а потом глаза ее вдруг закрылись, и она уснула. Однако не прошло и часа, как девочка вновь проснулась и закричала с невиданным прежде отчаянием, а когда Лея бросилась к ней, малышка в мокрой от пота пижаме сидела на кровати, что-то лепеча — она вцепилась в Лею, устремила на нее взгляд и бормотала про огонь. Голос у нее был такой испуганный, что сердце у Леи оборвалось. Она успокоила дочку, переодела ее и отнесла к себе в кровать (в ту ночь Гидеон уехал по делам и собирался вернуться лишь на следующий день к чаю). Когда Джермейн уснула, Лея накинула халат и отправилась бродить по усадьбе, в страхе, что дом и впрямь загорелся — в прежние времена пожаров
Девочки пробыли в своем тайнике всего полчаса, когда к ним прибились двое рыжих котят недель семи от роду, крупных. Котята пробрались к ним сквозь высокую траву, и девочки встретили их умилительным аханьем: котят гладили, обнимали, целовали, скармливали им кусочки кексов и позволяли забираться Иоланде на шею, где они в ответ на ласки выпускали когти («Ой, щекотно! Ну какие глупенькие! Смотри — они так смешно топчутся лапами, и жмурятся, и мурлычат, им кажется, я их мама!» — ахала Иоланда), а затем наконец уснули на коленях у Иоланды и Кристабель.
А потом появился мальчишка.
Нет, сперва он кинул камень — здоровенный камень, упавший в воду всего в паре метров от Кристабель.
Девочки вскрикнули, а потом Иоланда завопила: «Ты, идиот, проваливай отсюда!» — решив, что это один из кузенов. Однако это был чужак — парень в рабочем комбинезоне и кепке. Лицо его скривилось в глупой насмешливой ухмылке. С силой разбрызгивая воду, он шагал по ручью.
Он запрыгнул на берег и схватил одного котенка. Прижав его к груди, он картинно надул губы и принялся грубо гладить котенка, пискляво передразнивая Иоланду, приговаривая: «Кисонька, сладенький, киса-киса-киса».
— Отпусти котенка! — потребовала Иоланда.
Он наш!
Парень не обращал на нее внимания. Он казался замкнутым и погруженным в себя, словно вокруг никого не было.
— Смотри, не напугай его, — слабо проговорила Иоланда.
Кристабель вскарабкалась на берег выше по течению и стояла, обхватив себя руками. Джермейн сидела на траве, а в ручке сжимала недоеденный персик.
Не сводя глаз с мальчишки, Иоланда медленно поднялась на ноги. Она испугалась. Но и разозлилась.
— Ты не имеешь права тут находиться, — прошептала она.
Тут парень впервые посмотрел на нее. Глаза у него были маленькими, водянисто-карими. На лбу залегли глубокие морщины, которые теперь, когда он притворно-озабоченно нахмурился, стали еще глубже.
— Это ты не имеешь права тут находиться, — проговорил он.
Не выпуская из рук котенка, он надвинул кепку ниже на лоб. Котенок отчаянно вырывался.
Тогда встревоженная Кристабель предложила ему угощение — пирожные, персик, а может, конфеты? — и парень отвернулся от Иоланды и по-прежнему невыразительно посмотрел на Кристабель.
— Конфеты, — проговорил он, двинувшись к Кристабель.
Он разинул рот и по-собачьи высунул мерзкий язык, показывая таким образом, что он хочет, чтобы она положила их ему прямо в рот. Хихикнув, она так и поступила. Парень разжевал две конфеты, передернулся и выплюнул их в ручей, но при этом даже не нагнулся, поэтому часть разжеванной массы упала ему на штаны.
— …Че за дерьмо… ты че, травануть меня хочешь… — забормотал он.
— Это лучшие конфеты! Голландские! — крикнула Иоланда.
Он схватил Кристабель за волосы и, подтащив ее к берегу, швырнул в ручей, так что девочка отлетела фута на три в воду.
— Тоже хочешь поплавать? — спросил он Иоланду. — Вместе с мелкой? Давай! Раздевайся и лезь в воду.
— Не смей ко мне подходить, — заявила Иоланда.
Он уставился на нее и усмехнулся, обнажив пожелтевшие от табака зубы. Иоланда понимала, что парень — ровесник Гарта, вот только с ним явно было что-то не так, ненормальный какой-то.
— Хочешь раздеться, да? И пойдешь со мной в речку? Давай, все вместе! Быстрей! Я знаю твое имя, мисси, — нежно проговорил он, — ты — Иоланда.
— Убирайся домой, — голос у Иоланды срывался, — уходи, иначе нарвешься на неприятности. Если сейчас же уйдешь, я никому не скажу…
— Проваливай, — вдруг обратился парень к Кристабель. Та с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать, — и мелкую с собой забирай. Давай, вали отсюда! Еще лишних глаз мне не хватало…
— Пожалуйста, — сказала Иоланда, — оставь нас в покое…
— Давай купаться! Ты да я! Скидывай одежку и пошли купаться!
Джермейн тихонько захныкала, повалившись на траву. Парень посмотрел на нее и на миг замер, прижав к груди котенка, а потом проговорил: