Сага о Бельфлёрах
Шрифт:
Итак, Лея готовилась к встрече с ним на девятнадцатом этаже отеля «Вандерпол». Она оделась в свой самый сногсшибательный наряд (Тирпиц его уже однажды видел, но ничего страшного): кремовое шелковое платье с многослойной юбкой, черную бархатную шляпу с тремя пышными алеющими розами на полях, длинные черные перчатки с черными пуговками из искусственного жемчуга, кожаные туфли на высоком каблуке, специально сшитые на полразмера меньше (своих чересчур крупных рук и ступней она стеснялась и не верила Гидеону, в первые годы брака уверявшего Лею, что при ее классическом сложении миниатюрные пальцы и ступни смотрелись бы немного забавно), и прихватила гармонирующий с платьем шелковый зонтик. Малышку она оставила с неохотой, хотя мистер Тирпиц прислал ту же служанку, что и ранее, шотландку средних лет с легким характером,
— Спокойной ночи, милая, засыпай скорей! Ох, как же я тебя люблю, — прошептала Лея, обнимая малышку и не обращая внимания, что та в восторге вцепилась в розы на шляпе и едва не оторвала одну. — Я вернусь к полуночи.
Джермейн принялась сучить ногами и хныкать, но Лея оставалась непреклонной:
— Сейчас же засыпай.
Уже выходя из номера, она услышала, как Джермейн заплакала, но уверенно зашагала вниз, на улицу, решив не дожидаться лифта, а там направилась к расположенному в нескольких кварталах отелю «Вандерпол». У входа Лею встретил молчаливый темнокожий мужчина в ливрее, который проводил ее до похожего на клетку лифта и поднялся вместе с ней в номер мистера Тирпица (этот лифт, не останавливаясь больше нигде, шел прямо на девятнадцатый этаж), а другой слуга, на этот раз восточной внешности, тоже в ливрее, провел ее в гостиную. Она громко ахнула: комната была заставлена вазами — с орхидеями всех мастей: белыми, лавандовыми, нежно-голубыми — такой красоты она еще не видела. Ее усадили в мягкое кресло, и молодой мужчина, тоже восточной наружности, принес ей на серебряном подносе бокал, который поставил на столик перед креслом. Лея схватила стакан и жадно отхлебнула. Бурбон, и, насколько она могла судить, хороший. Лея, в отличие от большинства Бельфлёров, знатоком не была, однако сейчас ее нервам именно такого напитка и не хватало.
Слуга исчез. Лея осталась в одиночестве. В ожидании она рассматривала цветы и раздумывала, не владеет ли мистер Тирпиц плантацией орхидей — наверняка так и есть, он много чем владеет. Не так давно дядя Хайрам вспоминал о Тирпице в связи с каким-то делом, и Лея отметила уважение в голосе дяди, впрочем, подробностей она не помнила. Как удивятся Хайрам и все остальные, когда она вернется с известием о том, что Тирпиц поддержит разработки их месторождений в Контракёре! Как удивится Гидеон, как он будет завидовать и ревновать…
(Гидеон. Нет, о Гидеоне думать она не станет. Она редко вспоминала о Гидеоне и никогда, если предвкушала нечто приятное.)
Сидя в кресле, Лея пила бурбон и ждала; спустя минут пятнадцать ей сделалось скучно, и тут она заметила — или это восточный юноша смущенно обратил ее внимание? — лежащий на серебряном подносе конверт. На нем красными чернилами было выведено «Для миссис Бельфлер». Лея взяла конверт и надорвала его. И прочитала слова, написанные теми же красными чернилами, той же легкой руной:
Лея, дражайшая моя, таких, как мы с вами, больше нет, я вижу вас насквозь и знаю, что вы насквозь видите меня, и если вы пройдете в следующую комнату, я осчастливлю вас и раз-раз-разумеется, вы бесконечно осчастливите меня, и тогда вы вернетесь к вашим диким Бельфлёрам с величайшим УСПЕХОМ!!!
Выпустив листок из рук, Лея охнула от удивления — от потрясения — от огорчения. Она вскочила и наклонилась было, чтобы поставить стакан, но затем снова поднесла его к губам и сделала несколько больших глотков. Щеки ее горели. Она осушила стакан, разжала пальцы, и он упал на пол. Едва не наступив на подол своей длинной юбки, Лея шагнула к двери. И остановилась. «Грязный старый сукин ты сын, — прошипела она, — старый похотливый
Она подумала о Жан-Пьере, томящемся в тюрьме за преступление — или преступления, — которых не совершал, и о том, как злорадствуют местные; она представила волшебное королевство, которое на протяжении столетий отбирали у ее семьи, кусочек за кусочком, участок за участком. Если бы только Джермейн находилась рядом… Будь здесь Джермейн, как легко было бы прижаться к ней и заплакать, уткнувшись в шею малышки. Откуда ты появилась, кто ты, зачем тебя послали, что мне следует сделать?.. Иногда, обнимая Джермейн и глядя ей в глаза, Лея видела — как же она это видела? — будто бы сон предыдущей ночи взывал к ее разуму: она видела то, что следует сделать.
Гостиничный номер был пуст — лишь мебель да орхидеи. Здесь царила тишина, и даже улица шумела где-то совсем вдалеке. Жан-Пьер, уже постаревший, чахнущий в тюрьме… Чудовищная резня в Бушкилз-Ферри… Унизительные торги, когда Ноэль и Хайрам были еще детьми… Утрата земель, когда на протяжении многих лет будто пилой отпиливали участок за участком. Каким наполненным казалось все это! И какой пустой вдруг почувствовала себя Лея Пим.
На полпути к двери она остановилась. Обернувшись, посмотрела на валяющийся на ковре стакан и на листок бумаги рядом со ним — белый квадратик. Она сглотнула и прижала ладони к горящим щекам. Если бы только заглянуть в будущее, в смятении думала она, тогда я бы точно знала, как поступить…
День рождения
Тот день, когда Иоланда сбежала из дома, чтобы больше не возвращаться — да, она больше никогда не вернется в усадьбу Бельфлёр, — был также первым днем рождения Джермейн.
Но была ли связь между этими двумя событиями?..
Вечером того августовского дня — он был сухой и беспощадно жаркий, и ветер не приносил свежести ни с Лейк-Нуар, ни с гор — планировался большой праздник, на который Лея сгоряча пригласила всех соседских детей и их матерей, разумеется, из так называемых «хороших семей». (Она пригласила и Рено, с которыми теперь виделась редко, и Стедмэнов, и Бернсайдов. Она даже Фёрам написала, но, когда перечитала текст, тон его покатался Лее каким-то унизительно просящим, и Лея выбросила приглашение.) В своем стремлении добыть финансовую и политическую поддержку для семьи она пренебрегала теми, кто жил рядом, и порой не вспоминала о них месяцами. «Приходите! Без вас день рождения нашей лапочки Джермейн не состоится!» — шутливо писала Лея.
К вечернему чаю должны подать огромный шоколадный торт квадратной формы с розовой глазурью и надписью ванильным кремом: «ДЖЕРМЕЙН 1 ГОДИК», а стол и каменная скамья на террасе будут завалены подарками; все наденут бумажные шляпы и будут свистеть в свистульки, самым маленьким детям приготовят угощение, а взрослые станут пить шампанское. Гостей ждут даже музыкальные номера (Вёрнон собирался играть на флейте, Иоланда с Видой, наряженные в длинные платья, вуали и найденные на чердаке боа из перьев, танцевать), а Джаспер и его молодой ирландский сеттер показывать трюки, которым мальчик все лето учил пса… «Мы повеселимся на славу и надеемся, вы составите нам компанию!»
Однако Иоланда и Кристабель решили устроить чуть менее пышный праздник в их «тайном месте» на берегу Норочьего ручья (дети в семействе Бельфлёр в каждом поколении заводили тайные местечки — в галереях, уголках и закоулочках, в шкафах и каморках, на сеновалах, под половицами заброшенного хлева, в зарослях вечнозеленых растений, за валунами, на деревьях, на крышах, зимой — в снежных пещерах, в башенках усадьбы, где пол был усеян птичьими, мышиными и крысиными скелетиками, в старых «римских термах», которые взрослые считали надежно заколоченными); они упросили Эдну разрешить им испечь и заморозить кексы и стащили из кухни полдюжины спелых персиков и немного сладкой черешни, а еще фунт голландского шоколада с ромовой пропиткой. Иоланда сунула в карман несколько маленьких свечек для кексов и стянула у Эдны из ящика коробок спичек. Ух и весело будет — без взрослых, и Лея не будет им в затылок дышать!