Сага о диком норде
Шрифт:
Так что я решил пойти с Эноком и осмотреть дом. Интересно же, как они справлялись с бриттами? И почему в доме их держать можно, а выпускать — только если рядом есть другие норды?
Хмурые мужчины выволакивали бадьи с нечистотами. Я отодвинулся, чтобы пропустить их, а потом вошел. Несмотря на открытую дверь, в доме все еще тяжело дышалось. На лавках лежали несколько раненых или больных, закутанные в плотные одеяла. Очаг, утварь, ткацкие станки, в углу заскорузлое от крови и гноя тряпье. Из-под ног выскочила тощая облезлая кошка и метнулась во двор.
Мы прошли дальше. И там, где из дома-жука торчали кладовые-ноги, увидели толстые двери, обитые железом,
— Это что? Они рабов вот так держат? Взаперти? — почему-то шепотом спросил Энок.
Я схватил за плечо рабыню, пытавшуюся прошмыгнуть мимо нас с ведром воды.
— Ну-ка, расскажи, как вы тут живете?
Она испуганно дернулась, потупила взгляд и замерла, как мышь перед кошкой. Почесав затылок, я припомнил несколько слов на бриттском языке и задал тот же вопрос.
— Ой, — рабыня присела от неожиданности, но разговорилась.
Старик по прозвищу Медведь после восстания придумал хитрую штуку. Он пристроил несколько комнат для рабов и держал бриттов порознь: женщины с маленькими детьми — в одной каморке, мужчины — в другой, подростки — в третьей, старики — в четвертой. И почти никогда не выпускал всех одновременно. В последний год стало полегче, и рабам разрешили жить всей семьей вместе, но после прихода драугров старик подумал, что это может быть какая-то новая бриттская хитрость. Он снова разделил всех. А когда мертвецов стало столько, что хозяева перестали справляться и заперлись, то и бриттов больше не выпускали. Три дня рабы сидели в закрытых комнатах без окон, справляли нужду в бочки, им не давали ни воды, ни еды. Только детям отсыпали чуток сырого зерна. Кто послабее, без воды так и померли.
— Кай? — послышался слабый голос.
Энок застыл, потом ринулся обратно к выходу. Я за ним.
Один из бедолаг, лежащий на лавке, приподнял голову.
— Кай, ты?
— Бьярне!
— Энок? Вы... откуда?
— Да тут весь хирд! Ну почти весь. Ты как? Сильно порезали Бездновы выродки? Жить будешь? Где Облауд?
Левша выглядел неважно. Кожа пожелтела, дышал он рвано и быстро.
— В живот… Плохо. Облауд… убит. Хускарл… одним ударом.
Я не стал дальше слушать, а выскочил наружу:
— Альрик! Тут Левша! Живот ему порезали, совсем плох.
— Вытащите его наружу! Вепрь, волоки драугров!
Ульверы бросили все дела. Энок с Вепрем выволокли Бьярне прямо вместе с лавкой и одеялами. Вепрь приподнял было тряпки, чтобы глянуть на рану, сморщился и прикрыл обратно.
— Только через благодать, — сказал он.
— Вместо Орсы пусть тебя Фомрир подлечит, — ласково улыбнулся Левше Альрик. — Нож-то удержишь? Хорошо, что руну не поднял! Сейчас станешь хускарлом!
Бьярне криво усмехнулся. По его лицу катились крупные капли пота, лицо подергивалось от боли.
Альрик дал ему свой нож, и я с Тулле подставлял шеи изувеченных нами драугров под удар Бьярне. Сначала отдали ему всех карлов, потом подтащили того, который был с топором. Если этого не хватит, придется побегать по лесу, поискать еще мертвецов. Безрунные рабы особо тут не помогут.
И, хвала Фомриру, этого хватило. Все же Бьярне и без нас неплохо потрудился!
От благодати Левшу скрутило, на одеяле расползалось кроваво-грязное пятно. Затем мы услышали переливчатый пердеж, да такой звонкий, как звук лура. От вони заслезились глаза.
Бьярне облегченно выдохнул, осторожно откинул промокшее одеяло, которое впитало вышедший из раны гной, и глянул на живот. На правой стороне едва кровоточило небольшое отверстие, которое уже подживало. Левша потыкал пальцами вокруг раны, опустил ноги и попытался подняться. Шатнулся, но устоял.
Энок вздохнул:
— Какой же ты теперь Левша? Дударь, не меньше.
Глава 5
Трапеза прошла нерадостно.
Мы вспоминали Облауда. Он говорил мало и чаще поговорками, не выделялся среди прочих, зато оставался ульвером при любых невзгодах. Не ушел, когда Мачта изуродовал Ящерицу, не струсил пойти на великана, не отказался плыть на неизвестный остров и не сбежал, когда нас объявили изгоями. Энок пояснил, что Облауду сложно подбирать правильные слова, попусту языком молоть он не умел, потому и говорил как старый дед.
И кто остался из самых первых ульверов?
Альрик — наш хёвдинг. Беззащитный. Получивший вторую руну спустя несколько лет после первой. Бывший торговец с хорошо подвешенным языком. Для хёвдинга он слишком привязывался к людям, слишком переживал после их потери. Все мы ходим под Фомриром, и смерть всегда бродит рядом.
Вепрь. Бывший раб. Чудом получил руну, а потом и свободу. Предан Альрику до костей. И самый домовитый среди хирдманов.
Энок Ослепитель. Он рассказывал, как прибился к Альрику. Поначалу Беззащитный, еще будучи торговцем, заехал в деревню, где рос Энок, и увидел, как над парнем издеваются из-за сильно расползшихся зрачков. Один уходил чуть ли не на внешний угол глаза. Альрик увидел, как Энок стреляет из лука, и в шутку сказал, что если когда-нибудь будет собирать свой хирд, обязательно возьмет его с собой. Сказал и забыл. Спустя год Альрик, уже разобравшись в условии богов, бросил торговлю, решил стать хирдманом. И случайно заглянул в ту же деревню. Там косоглазый мальчишка, сильно прибавивший в росте, подошел к нему и спросил насчет хирда. Тогда-то Альрик и вспомнил о своем обещании и взял Энока, невзирая на возражения его родителей.
Бьярне, теперь по прозвищу Дударь, был лучшим в своей деревне среди сверстников. Как и я, мечтал стать равным богам, но в деревне той жили тихо, с тварями не сталкивались, пасли коз, обрабатывали землю, и редко какой мужик поднимался выше четвертой руны. Бьярне бежал к каждому случайному кораблю и просил взять его, но кому был нужен долговязый однорунный пацан с плохоньким топориком? Ни оружия, ни брони, ни серебра. Больше возни, чем толку. А Альрик взял. Наверное, потому, что и сам был чуть старше, и рунами не намного выше.
Тулле. Единственный человек из всех, кого я знаю, который с рождения носит в себе Бездну. И единственный не только научился с ней справляться, но еще и использует ее в своих целях.
Эгиль Кот. Он и не собирался становиться хирдманом. Жил себе в Хандельсби, о подвигах не мечтал. Сын рабыни и норда, признанный отцом незадолго до получения первой руны. В семье он так толком и не прижился. По весне, как только сходил снег, Эгиль удирал из дома и жил на улице, ночевал в сараях и на сеновалах, приворовывал во время торговых ярмарок. Пока был маленьким, многое сходило с рук, а как только стал рунным и позарился на чужой кошель, тут же попался. И попался Вепрю. Кто другой мог бы высечь мальчишку или пожаловаться его отцу, ведь одно дело — ограбить открыто, завладеть добром силой, тут все решает отвага и мощь воина, а красть втихую — лютый позор! Что сделал бы отец с таким сыном? Отказался бы? Продал иноземным торговцам в рабы? Но Вепрь пожалел воришку и предложил пойти в хирд, мол, воровать на корабле нечего и не у кого, а там, глядишь, и наберется ума-разума.