Сага о драконе
Шрифт:
— Поговори со мной, Карен.
— Это ты! Это правда ты!
Повернувшись всем телом, она заключила своего былого возлюбленного в медвежьи объятья, прилипнув к нему, словно тот должен был исчезнуть в следующее мгновение.
— Я видела тебя много дней. Здешние знатоки называли это видениями, я — галлюцинациями. Они говорили, что я вижу нечто возможное — а я их только проклинала. — Она подавила едва ли не истерический смех. — Они говорили, что если видимое мной должно случится, то оно случится в ближайшие недели. Я объясняла им, что никак не смогла бы тебя увидеть. Ты вечно был далеко, на «Заре», и тебе не было причин появляться здесь. Я думала, что просто слишком много работаю… чтоб они были довольны… и вижу всякую всячину от недосыпания… — Карен понимала, что болтает чепуху, но никак не могла остановиться. — Почему ты здесь? Когда ты прилетел?
Карен почувствовала, как полувулканит шевельнулся под ней.
— Если ты позволишь мне сесть поудобней, могу рассказать. Сейчас ты давишь мне прямехонько на одну из сломанных костей, а врач говорил мне, что, если я ее снова сломаю, он месяц не выпустит меня из лазарета.
Резко ослабив силу объятий, но не выпустив его, она сказала:
— Прости! Давай-ка прислонимся к Пэну, он возражать не станет. — Когда они снова уселись, на этот раз — более удобно, она сказала: — Сломанные кости? Когда это тебя?
Сидевший рядом с ней вулканит насупился.
— Два месяца назад. Я помню немногое. Обычная высадка на планету, пошедшая наперекосяк. Попали в ромулианскую засаду. Припоминаю, что находился рядом с кем-то из моей команды — мы описывали новые растения — когда он на что-то наступил. Позже мне объяснили, что это была какая-то наземная мина. Он погиб, а меня отбросило в низинку. Когда я пришел в себя, уже после операционной, мне сказали, что выжил я лишь благодаря редкостной удаче. Когда я достаточно окреп, чтобы вставать и ходить, мой начальник сказал, что мне следует взять отпуск. Я попросился на преподавательскую работу, и в конце концов оказался здесь. — Он откинулся, успокаивая боль в заживающих ранах, и спросил: — А ты?
Карен опять отдалилась. Она пообещала мастерам, что не станет говорить о том, чем занимается.
— Я не могу.
— Что ты не можешь? — Сипак, видимо, хотел позволить ей продвигаться так быстро, как ей того хотелось.
— Не могу говорить об этом.
— И кто же тебе такое сказал? Ну разумеется, не те каменнолицые бесчувственные кретины, с которыми ты, скорее всего, занимаешься.
— Они не кретины! — гневно вскричала Карен, напрягшись и сердито глядя на Сипака. — Они помогают мне… помогают мне… — Она умолкла.
— Хм, — продолжил Сипак, не обращая внимания на ее порыв. — В таком случае, полагаю, ты согласна с тем, что они — каменнолицые и бесчувственные. А если ты соглашаешься с тем, что они лишены переживаний, тогда я говорю тебе: они не знают, как обращаться с человеком, у которого чувства имеются. Итак, кто же они такие, если говорят, что ты не можешь ни с кем поделиться тем, что с тобой происходит, и кто они такие, если говорят, что тебе НЕ НУЖНО говорить об этом? А?
— Откуда тебе знать? — продолжила Карен, все еще кипя от злости. — Ты ведь сам вулканит. Один из тех, кого называешь бесчувственными.
Не смутившись, Сипак только глянул на нее и ухмыльнулся той самой медленной ухмылкой, которую Карен так хорошо помнила.
— О-о-х, но ты, должно быть, помнишь, что я только наполовину вулканит и большую часть жизни провел среди вас, людей земного типа. Я знаю вас лучше, чем вы себя сами. Если ты не говоришь о том, что тебя беспокоит, с кем-то, кто хочет понять тебя и помочь тебе, дела идут все хуже и хуже. К тому же, разве это может чему-то повредить? Обещаю, что никому не расскажу ничего.
Карен обдумала только что услышанное. Действительно, мастера не могли или не хотели понять тех эмоциональных трудностей, с которыми она пыталась совладать. И в прошлом ей всегда помогало, когда она могла выговориться перед кем-то — перед тем, кто понимал, что ее волновало. Она всегда доверяла Сипаку больше всех других людей, которых знала. Она никогда ему не говорила, но он стал первым, с кем она занималась любовью — тогда она доверяла ему достаточно, чтобы дать то, что никогда до того не давала никакому мужчине. И не было причин не доверять ему теперь.
И она излила ему все, что случилось с ней в последние несколько месяцев, а потом, легонько побуждаемая Сипаком, рассказала и о том, как Запечатлила Пэна, и об их совместной учебе. Когда она вымоталась и у нее кончились все слова, уже стемнело. Пэн свесил вниз голову и спросил:
«Аманда спрашивает, как вы тут, и не хотите ли чего-нибудь поесть. А еще говорит, что Сипаку слишком поздно пытаться добраться до Академии и что она будет рада, если он переночует здесь».
«Скажи Аманде, что с нами все в порядке и что я проголодалась. Мы придем через пару минут».
Обернувшись к Сипаку, она сказала:
— Нас ждут к ужину, и Аманда говорит, ты можешь остаться здесь ночевать — слишком поздно топать обратно в Академию.
— Я чувствовал, что Пэн говорит с тобой. А идти не обязательно, могу и такси вызвать.
— Не обижай Аманду отказом от ее гостеприимства, болван. — Она ткнула его под ребра, и Сипак вскрикнул от острой боли. — Ой! Прости. А как ты узнал, что я говорю с Пэном?
— У меня где-то у краешка мозга появился какой-то зуд. Не могу сказать, что именно говорится, но знаю, что происходит нечто телепатическое.
Карен с сомнением глянула на него. До этого никто никогда не говорил ей, что может чувствовать телепатию. Они либо слышали Пэна, либо нет. Третьего не случалось.
— Хм. Ну, в любом случае, если ты пробудешь с ним рядом подольше, а не день-другой, то сможешь слышать, как он говорит с тобой. Это его дар — говорить со всеми людьми. Пошли. Если мы вскорости не придем ужинать, за нами начнет охотиться Аманда. — Она вскочила, оставив охающего Сипака на земле.
— Думаю, мне понадобится помощь, — простонал он. — Надо бы мне поостеречься сидеть на сырой земле. Утром мне теперь с места не сойти.