Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Том 1
Шрифт:
Девушка немедленно вырвалась, однако прошла в дверь. Мышелов последовал за ней. Глаза обоих все еще сохраняли выражение, напоминающее о повздоривших леопардах.
Чулан освещался одним-единственным факелом. Мышелов закрыл за собой дверь и задвинул засов.
Ививис, подводя итог, сказала сквозь зубы:
– Ты задолжал мне очень много, Серый Чужестранец.
Мышелов обнажил зубы в безрадостной ухмылке. Он не задержался, чтобы взглянуть, не трогал ли кто-нибудь украденные им безделушки. В ту минуту это даже не пришло ему в голову.
Фафхрд почувствовал облегчение, когда Фриска сообщила ему, что более темная щель в самом конце темного, длинного, прямого коридора, в который они только что вошли, и есть дверь в Зал Призраков. Это было торопливое, изматывающее нервы путешествие, во время которого приходилось то и дело выглядывать из-за угла и отскакивать назад, в темные альковы, если кто-нибудь проходил мимо; и спуститься вниз глубже, чем ожидал Фафхрд. Если сейчас они всего лишь достигли вершины Нижних Уровней, то тогда этот Квармалл должен быть бездонным. Однако настроение Фриски значительно улучшилось. Теперь она временами бежала почти вприпрыжку в сваей белой, низко вырезанной сзади сорочке. Фафхрд целеустремленно шагал, держа в левой руке ее платье и туфли, а в правой – топор.
Облегчение, испытанное Северянином, ни в коей мере не уменьшило его настороженности, так что когда кто-то бросился на него из черного, как чернила, входа в тоннель, мимо которого они проходили, Фафхрд небрежно взмахнул топором, почувствовав, как лезвие наполовину погружается в чью-то голову.
Он увидел миловидного белокурого юношу, теперь как нельзя более печально мертвого; его миловидность была основательно подпорчена топором, все еще торчащим в ужасной ране. Красивая рука разжалась, и шпага упала на пол.
– Ховис! – услышал Фафхрд клик Фриски. – О боги! О боги, которых здесь нет! Ховис!
Фафхрд поднял ногу в тяжелом сапоге и искоса ударил ею в грудь юноши, одновременно высвобождая топор и отбрасывая труп назад, в темноту тоннеля, из которого минуту назад еще живой человек выбежал так поспешно.
Быстро оглядевшись и прислушавшись к тому, что делается вокруг, Фафхрд повернулся к Фриске, стоящей с белым лицом и остановившимся взглядом.
– Кто этот Ховис? – спросил Северянин, слегка встряхнув девушку за плечо, когда она не ответила.
Дважды ее рот открывался и закрывался, в то время как лицо оставалось таким же безжизненным и невыразительным, как у слабоумной или у рыбы. Потом, слегка глотнув воздуха, она сказала:
– Я солгала тебе, варвар. Я встречалась здесь с Гваэевым пажом Ховисом. Не один раз.
– Тогда почему ты не предупредила меня, девчонка? – спросил Фафхрд. – Ты, что, думала, что я буду порицать тебя за твою безнравственность, словно какой-нибудь седобородый горожанин? Или ты совсем не ценишь своих мужчин, Фриска?
– О, не упрекай меня, – с несчастным видом попросила девушка. – Пожалуйста, не упрекай меня.
Фафхрд похлопал ее по плечу.
– Ну, ну, – сказал он. – Я забыл, что тебя недавно пытали, и ты вряд ли сейчас в состоянии помнить обо всем. Идем.
Едва они успели пройти дюжину шагов, как Фриска начала одновременно вздрагивать и всхлипывать в быстро нарастающем крещендо. Потом она повернулась и бросилась обратно с криком:
– Ховис! Ховис, прости меня!
Фафхрд поймал ее прежде, чем она успела сделать три шага. Он снова встряхнул девушку, а когда это не остановило ее всхлипываний, свободной рукой закатил две пощечины, заставив ее голову слегка качнуться.
Она тупо уставилась на Северянина.
Он сказал ей, отнюдь не свирепо, а скорее угрюмо:
– Фриска, я должен сказать тебе, что Ховис сейчас находится там, где твои слова и слезы его никогда уже больше не тронут. Он мертв. Этому уже не поможешь. И я убил его. Этого тоже нельзя изменить. Но ты еще жива. Ты можешь спрятаться от Хасьярла. И наконец, веришь ты в это или нет, можешь бежать со мной из Квармалла. А теперь идем, и не надо оглядываться.
Она слепо повиновалась, и лишь самый слабый из всех стонов, какие только бывают, вырвался из ее груди.
Серый Мышелов с наслаждением потянулся на черной с проседью медвежьей шкуре, брошенной на пол чулана. Потом приподнялся на локте, нашел ожерелье из черных жемчужин, украденное им у Гваэя, и в бледном холодном свете висящего сверху единственного факела примерил его на грудь Ививис. Как и предполагалось, жемчужины выглядели прекрасно. Он начал застегивать ожерелье на шее у девушки.
– Нет, Мышелов, – лениво запротестовала она. – Это пробуждает неприятные воспоминания.
Он не стал настаивать, откинулся назад на шкуру и беспечно сказал:
– Ах, какой же я счастливый человек, Ививис. У меня есть ты, и у меня есть хозяин, который хоть и утомляет меня слегка своим колдовством и своими бесконечными тихими разговорами, однако кажется достаточно безвредным типом, и его, уж конечно, гораздо легче вынести, чем его братца Хасьярла, если хоть половина того, что я слышал об этом последнем, – правда.
Голос Ививис оживился.
– Ты считаешь Гваэя безвредным? И более добрым, чем Хасьярл? О-ля-ля, какие странные представления. Да ведь всего неделю назад он призвал к себе мою дорогую, ныне покойную, подругу, Дивис, которая была тогда его любимой наложницей, и, сказав ей, что это ожерелье из соответствующих камней, повесил ей на шею изумрудную гадюку, укус которой неизбежно приносит смерть.
Мышелов повернул голову и уставился на Ививис.
– А почему Гваэй сделал это? – спросил он.
В ответ она безучастно посмотрела на него и недоуменно сказала:
– Ну как же, да просто так, конечно. Все знают, что у него такая привычка.
Мышелов сказал:
– Ты имеешь в виду, что вместо того, чтобы объявить ей: «Ты мне надоела», он предпочел убить ее?
Ививис кивнула.
– Мне кажется, Гваэй так же не может оскорбить чувства человека, отвергнув его, как не может кричать.