Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Он меня сведет в могилу. Я знал, чем это кончится.
– Не нужно расстраиваться, папа, - сказала Уинифрид спокойно.
– Я заставлю его вести себя прилично.
– Ах!
– сказал Джемс.
– Снимите с меня это, мне жарко.
Они размотали шаль. Он повернулся и твердой поступью направился в столовую.
– Я не хочу супу, - сказал он Уормсону и опустился в свое кресло.
Все тоже сели - Уинифрид все еще в шляпе, - в то время как Уормсон ставил четвертый прибор. Когда он вышел
– Что он привез с собой?
– Ничего, папа.
Джемс устремил взгляд на свое собственное отражение в ложке.
– Развод!
– бормотал он.
– Вздор! О чем я думал? Мне нужно было предложить ему пенсион, чтобы он не возвращался в Англию. Сомс! Ты съезди и предложи ему это.
Это казалось таким разумным и простым выходом, что Уинифрид даже сама удивилась, когда сказала:
– Нет, пусть уж он останется теперь, раз вернулся; он должен просто вести себя прилично - вот и все.
Все посмотрели на нее. Всем было известно, что Уинифрид мужественная женщина.
– Там ведь, - не совсем вразумительно начал Джемс, - кто знает, что за бандиты! Поищи и отними у него револьвер! И не ложись спать без этого. Тебе нужно взять с собой Уормсона, чтобы он у вас ночевал. А завтра я с ним сам поговорю.
Все были растроганы этим заявлением, и Эмили сказала ласково:
– Правильно, Джемс, мы не потерпим никаких глупостей.
– Ах!
– мрачно пробормотал Джемс.
– Я ничего не могу сказать.
Вошел Уормсон с рыбой, и разговор перешел на другую тему.
Когда Уинифрид сразу после обеда подошла к отцу поцеловать его и пожелать ему спокойной ночи, он поднял на нее такие вопрошающие, такие тревожные глаза, что она постаралась собрать все свое мужество, чтобы сказать как можно непринужденнее:
– Все благополучно, папа милый, не беспокойтесь, пожалуйста; мне никого не нужно, он совсем смирный. Я только расстроюсь, если вы будете волноваться. Спокойной ночи, спасибо, папа!
Джемс повторил ее слова: "Спасибо, папа!" - словно он не совсем понимал, что это значит, и проводил ее глазами до двери.
Она вернулась домой около девяти часов и прошла прямо наверх.
Дарти лежал на кровати в своей комнате, переодетый с ног до головы, в синем костюме и в бальных туфлях. Руки его были закинуты за голову, потухшая папироса торчала изо рта.
Уинифрид почему-то вспомнились цветы на окне в ящиках после знойного летнего дня - как они лежат, или, вернее, стоят, обессиленные от жары, но все же чутьчуть оправившиеся после захода солнца. Казалось, словно на ее опаленного супруга уже брызнуло немножко росы.
Он вяло сказал:
– Ты, наверное, была на Парк-Лейн? Ну, как старик?
Уинифрид не могла удержаться и желчно ответила:
– Не умер еще.
Он вздрогнул, совершенно
– Пойми одно, Монти, - сказала она, - я не допущу, чтобы его кто-нибудь чем-нибудь расстраивал. Если ты не будешь вести себя прилично, уезжай туда, откуда приехал, или куда угодно. Ты обедал?
– Нет.
– Хочешь есть?
Он пожал плечами.
– Имоджин предлагала мне, я не стал.
Имоджин! Уинифрид в своем смятении позабыла о ней.
– Значит ты видел ее? Что же она тебе сказала?
– Поп, целовала меня.
Уинифрид с чувством горькой обиды увидела, как его хмурое, желчное лицо прояснилось. "Да, - подумала она, - он любит ее, а меня ни капли".
Глаза Дарти блуждали по сторонам.
– Она знает про меня?
– спросил он.
И Уинифрид вдруг осенило: вот оружие, которым она может воспользоваться. Он боится, как бы они не узнали!
– Нет, Вал знает. А больше никто; они знают только, что ты уезжал.
Она услышала вздох облегчения.
– Но они узнают, - твердо сказала она, - если ты только дашь мне повод.
– Ну что же, - пробормотал он.
– Добивай меня! Я уже и так уничтожен.
Уинифрид подошла к кровати.
– Послушай, Монти, - сказала она.
– Я вовсе не хочу добивать тебя. И не хочу делать тебе больно. Я ни о чем не буду вспоминать. И не буду терзать тебя. Какой от этого толк?
– она секунду помолчала.
– Но, я так больше не могу и не буду так жить. И лучше, если ты это поймешь. Я много страдала из-за тебя. Но я тебя любила, Ради этого...
Опущенный взгляд ее зелено-серых глаз встретился со взглядом его карих глаз, глядевших из-под тяжелых век; она вдруг дотронулась до его руки, повернулась и вышла.
У себя в спальне она долго сидела перед зеркалом, вертя машинально свои кольца, думая об этом смуглом, присмиревшем, почти незнакомом ей человеке, который лежал на кровати в другой комнате; она решительно не позволяла себе "терзаться", но ее грызла ревность к тому, что он пережил, а минутами сердце ее сжималось от жалости.
XIV
ДИКОВИННАЯ НОЧЬ
Сомс упорно дожидался весны - занятие нелегкое для человека, который сознает, что время бежит, что дело ни на волос не подвигается и что по-прежнему нет выхода из паутины. Мистер Полтид не сообщал ничего нового, кроме того, что слежка продолжается и на нее, разумеется, уходит масса денег. Вэл и его троюродный брат уехали на фронт, откуда последнее время поступали утешительные известия; Дарти пока что держал себя прилично; Джемс не хворал; дела процветали как-то даже почти невероятно, И у Сомса не было, в сущности, никаких оснований тревожиться, кроме того только, что он чувствовал себя "связанным" и не мог сделать ни шагу ни в одном направлении.