Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Если бы у хозяина были глаза, он вас выставил бы отсюда, - сказал он, - вы точно брешь пробили в этих его декорациях.
Так, шуткой, он разрядил напряженность этого волнующего момента. Поев холодного ростбифа с маринованными орехами и пирога с крыжовником и выпив имбирного пива из глиняного графинчика, они пошли в парк. И тут шутливый разговор сменился молчанием, которого так боялся Джолион.
– Вы мне ничего не рассказали о Париже, - сказал он наконец.
– Да. За мной долгое время следили; к этому, знаете, привыкаешь. Но потом приехал Сомс, и около маленькой Ниобеи повторилась та же история: не вернусь ли я к нему?
– Невероятно!
Она говорила, не поднимая глаз, но теперь
Была ли у него за всю его жизнь - а ведь он уже почти старик - минута, подобная этой по силе переживания?
Слова: "Ирэн, я обожаю вас", - едва не вырвались у него. И вдруг с отчетливостью, которую он счел бы недоступной воображению, он увидел Джолли, который лежал, повернувшись белым как мел лицом к белой стене.
– Мой мальчик очень болен, - спокойно произнес он.
Ирэн взяла его под руку.
– Идемте дальше; я понимаю.
Не пускаться ни в какие жалкие объяснения! Она поняла! И они пошли дальше меж папоротников, кроличьих норок, старых дубов, разговаривая о Джолли. Он простился с нею через два часа у ворот Ричмонд-парка и отправился домой.
"Она знает о моем чувстве к ней, - думал он.
– Ну конечно! Разве можно скрыть это от такой женщины?"
IV
ПО ТУ СТОРОНУ РЕКИ
Джолли до смерти замучили сны. Сейчас они оставили его; он слишком обессилел для снов, они оставили его, и он лежал в оцепенении и смутно вспоминал что-то очень далекое; у него хватало сил только на то, чтобы повернуть глаза и смотреть в окно рядом с койкой, на медленное течение реки, струившейся среди песков, на раскинувшуюся за ней сухую равнину Кару, поросшую чахлым кустарником. Теперь он знал, что такое Кару, даже если он и не видел буров, улепетывающих, как кролики, и не слышал свиста летящих пуль. Болезнь свалила его прежде, чем он успел понюхать пороху. Знойный день, напился сырой воды или заразился через фрукты - кто знает? Не он, у которого не было даже сил огорчаться тем, что болезнь одержала победу, - их едва хватало на то, чтобы сознавать, что здесь рядом с ним лежат другие, что его замучил лихорадочный бред, да на то, чтобы смотреть на медленное течение реки и смутно вспоминать что-то очень далекое...
Солнце уже почти зашло. Скоро станет прохладнее. Ему приятно было бы знать, который час, потрогать свои старые часики, такие гладкие, послушать, как бьет репетир. Это было бы так уютно, как дома. У него не было даже сил вспомнить, что старые часы были заведены в последний раз в тот день, как его положили сюда. Мозг его пульсировал так слабо, что лица приходивших и уходивших сестер, докторов, санитаров не отличались для него одно от другого - просто какое-то лицо; и слова, произносившиеся над ним, все значили одно и то же, то есть почти ничего. Вот то, что он когда-то делал раньше, как это ни далеко и смутно, гораздо отчетливее а Хэрроу, мимо старой лестницы, что ведет в бильярдную, - сюда, сюда, сэр!
– заворачивает ботинки в "Вестминстерскую газету", бумага зеленоватая, блестящие ботинки - дедушка откуда-то из темноты - запах земли парник с шампиньонами! Робин-Хилл! Беднягу Балтазара засыпали листьям"! Папа! Дом...
Сознание снова вернулось: он заметил, что в реке нет воды, и еще кто-то заговорил около него. "Вы, может, хотите чего-нибудь?" Чего можно хотеть? Слишком слаб, чтобы хотеть, - разве только услышать, как бьют "те часы...
Холли! Она не сумеет подать. Ах, поддавай, поддавай! Не вези битой... Давай назад, второй, и ты, первый! Эта он, второй!..
Сознание еще раз вернулось: он увидел лиловый сумрак за окном и поднимающийся на небе кроваво-красный серп луны. Глаза его приковались к нему, завороженные;
"Кончается, доктор!" Уж больше не заворачивать ботинки? Никогда?.. Подтянись, второй! Не плачьте! Спокойно иди на ту сторону реки - спать. Темно? Если б кто-нибудь... пустил... бой... его... часы!..
V
СОМС ДЕЙСТВУЕТ
Конверт с сургучной печатью, надписанный почерком мистера Полтида, оставался невскрытым в кармане у Сомса в течение двух часов, пока его внимание было целиком поглощено делами "Новой угольной компании", компании, которая с момента ухода старого Джолиона с поста председателя постепенно шла к упадку, а за последнее время пришла в такое состояние, что не оставалось ничего Другого, как ее ликвидировать. Он взял письмо с собой, когда отправился завтракать в свой клуб в Сити, который был дорог для него тем, что он бывал там еще с отцом в начале семидесятых годов, и Джемсу тогда было приятно, что сын его приглядывается к жизни, в которую ему предстоит вступить.
Сидя в глубине в углу, перед тарелкой жареной баранины с картофельным пюре, он прочел:
"Дорогой сэр,
Согласно Вашему предложению, мы подошли к делу с другого конца и достигли желанных результатов. Наблюдение за 47 позволило нам установить местопребывание 17: Ричмонд, отель "Зеленый коттедж". Мы проследили, что в течение последней недели они встречаются ежедневно в Ричмонд-парке. Ничего, так сказать, решительного до сих пор не было замечено. Но, учитывая данные из Парижа, относящиеся к началу этого года, я полагаю, мы теперь можем удовлетворить требования суда. Мы, разумеется, будем продолжать наши наблюдения впредь до получения от Вас новых распоряжений.
С совершенным почтением Клод Полтид".
Сомс прочел это письмо два раза, затем подозвал лакея:
– Возьмите жаркое, оно простыло.
– Прикажете подать другое, сэр?
– Нет. Дайте мне кофе в другую комнату.
И, уплатив за жаркое, к которому он не притронулся, он вышел из комнаты, пройдя мимо двух знакомых и сделав вид, что не узнает их.
"Удовлетворить требования суда!" - думал он, сидя у круглого мраморного столика, на котором стоял кофейный прибор. Этот Джолион! Он налил себе кофе, положил сахару, выпил. Он его опозорит в глазах собственных детей! И, поднявшись с этим решением, которое жгло его, Сомс впервые понял, как неудобно быть своим собственным поверенным. Не может же он вести это скандальное дело в своей конторе! Он должен доверить свою честь, свою интимную жизнь какому-нибудь незнакомому человеку, профессионалу, специалисту по делам семейного бесчестья! К кому же обратиться? Может быть, к "Линкмену и Лейверу" на Бэдж-Роу - контора солидная, не очень известная, и у него с ними только шапочное знакомство. Но прежде чем обращаться к ним, нужно еще раз повидать Полтида. И при этой мысли Сомс почувствовал настоящее малодушие. Открыть свою тайну! Да разве у него повернется язык сказать это? Выставить себя на глумление, чувствовать смешки у себя за спиной! Впрочем, этот малый, наверно, уже знает - ну конечно знает! И, чувствуя, что с этим надо покончить теперь же, Сомс взял кэб и отправился в Вест-Энд.
В этот жаркий день окно в кабинете мистера Полтида было совершенно явно открыто, и единственной мерой предосторожности была проволочная сетка, преграждавшая доступ мухам. Две-три пытались пробраться сквозь нее, но застряли, и казалось, что они липнут к этой сетке в надежде на то, что их тут же немедленно съедят. Мистер Полтид, проследив направление взгляда своего клиента, встал и, извинившись, закрыл окно.
"Позер, осел!" - подумал Сомс. Как все, кто незыблемо верит в себя, он в решительный момент сразу обретал привычную твердость и теперь с обычной своей кривой усмешкой сказал: