Сага о Форсайтах
Шрифт:
Джон встал и заслонил спиною дверь.
– Должно быть, ты права, - медленно проговорил он, - но я хочу подумать.
Она видела, что чувства в нем кипят, он им мучительно ищет выражения, но не захотела ему помочь. Она в этот миг ненавидела себя и почти ненавидела его. Почему он предоставляет ей одной защищать их любовь? Это нечестно. А потом она увидела его глаза, полные обожания и отчаяния.
– Не смотри так. Я только не хочу терять тебя, Джон.
– Ты не можешь потерять меня, пока ты меня любишь.
– О нет,
Джон положил руки ей на плечи.
– Флер, ты что-то узнала и не говоришь мне.
Вот он, прямой вопрос, которого она боялась! Она посмотрела ему в глаза и ответила:
– Нет, - сожгла корабли. Лишь бы получить его. Он простит ей ложь. И, обвив его шею руками, она его поцеловала в губы. Выиграла! Она почувствовала это по биению его сердца на своей груди, по тому, как закрылись его глаза.
– Я хочу обеспечить. Обеспечит! ", - шептала она.
– Обещай.
Джон не отвечал. На лице его лежала тишина предельного смятения. Наконец он сказал:
– Это все равно что дать им пощечину. Я должен немного подумать. Правда, Флер, должен.
Флер выскользнула из его объятий.
– Ах так! Хорошо.
И внезапно она разразилась слезами разочарования, стыда и чрезмерного напряжения. Последовало пять остро несчастных минут. Раскаянию и нежности Джона не было границ; но он не дал обещания. Она хотела крикнуть: "Отлично! Раз ты недостаточно любишь меня, прощай!" - но не смела. С детства привыкшая к своеволию, она была ошеломлена отпором со стороны такого юного, нежного и преданного существа. Хотела оттолкнуть его прочь от себя, испытать, как подействует на него гнев и холод, - и не смела. Сознание, что она замышляла толкнуть его вслепую на непоправимое, ослабляло искренность обиды, искренность страсти; и даже в свои поцелуи она не смогла вложить столько обольстительности, сколько хотела. Это бурное маленькое столкновение окончилось, ничего не разрешив.
– Не выпьете ли чаю, gnadiges Fraulein?
Оттолкнув от себя Джона, она крикнула:
– Нет, нет, благодарю вас! Я сейчас ухожу.
И, прежде чем он успел ее остановить, ушла.
Она шла крадучись, отирая горевшие пятнистым румянцем щеки, испуганная, разгневанная, донельзя несчастная. Так сильно разволновала она Джона и все-таки ни о чем не договорилась, не добилась от него обещания. Но чем темней, чем ненадежней казалось будущее, тем упорней "воля к обладанию" впивалась щупальцами в плоть ее сердца, как притаившийся клещ.
На Грин-стрит никого не было дома. Уинифрид пошла с Имоджин смотреть пьесу, которую одни находили аллегорической, другие - "очень, понимаете, возбуждающей". Уинифрид и Имоджин соблазнились отзывом "других". Флер поехала на вокзал. Ветер дышал в окно вагона запахом поздних покосов и кирпичных заводов Вест-Дрэйтона, овевал ее неостывшие щеки. Еще недавно казалось, что так легко сорвать цветы, а теперь они были все в шипах и колючках. Но тем прекрасней и желанней был для ее упрямого сердца золотой цветок, вплетенный в венок из терновника.
IX
ПОЗДНО ЖАЛЕТЬ
Прибыв домой, Флер, как ни была она поглощена своими переживаниями, не могла не почувствовать странности царившей вокруг атмосферы. Мать была мрачна и неприступна; отец удалился в теплицу размышлять о жизни. Оба точно воды в рот набрали. "Это из-за меня?
– думала Флер.
– Или из-за Профона?" Матери она сказала:
– Что случилось с папой?
Мать в ответ пожала плечами.
У отца спросила:
– Что случилось с мамой?
– Что случилось? А что с ней может случиться?
– ответил Сомс и вонзил в нее острый взгляд.
– Кстати, - уронила Флер, - мсье Профон отправляется в "маленькое" плаванье на своей яхте, к островам Океании.
Сомс рассматривал лозу, на которой не росло ни единой виноградинки.
– Неудачный виноград, - сказал он.
– Ко мне приходил молодой Монт. Он просил меня кое о чем касательно тебя.
– А-а! Как он тебе нравится, папа?
– Он... он продукт времени, как вся нынешняя молодежь.
– А ты чем был в его возрасте, папа?
Сомс хмуро улыбнулся.
– Мы занимались делом, а не всякой ерундой - аэропланами, автомобилями, ухаживаниями.
– А ты никогда не ухаживал?
Она избегала смотреть на него, но видела его достаточно хорошо. Бледное лицо его залила краска, брови, в которых чернота еще мешалась с сединою, стянулись в одну черту.
– Для волокитства у меня не было ни времени, ни наклонности.
– Ты, может быть, знал большую страсть?
Сомс пристально посмотрел на нее.
– Да, если хочешь, и ничего хорошего она мне не дала!
Он отошел, шагая вдоль труб водяного отопления. Флер молча семенила за ним.
– Расскажи мне об этом, папа!
– Что тебя может интересовать в таких вещах в твоем возрасте?
– Она жива?
Он кивнул головой.
– И замужем?
– Да.
– Мать Джона Форсайта, правда? И она была твоею первой женой?
Флер сказала это по наитию. Несомненно, причиной его сопротивления был страх, как бы дочь не узнала о той давнишней ране, нанесенной его гордости. Но она сама испугалась своих слов. Этот старый и такой спокойный человек передернулся, точно обожженный хлыстом, и острая нота боли прозвучала в его голосе:
– Кто тебе это сказал? Если твоя тетка, то... Для меня невыносимо, когда об этом говорят.
– Но, дорогой мой, - мягко сказала Флер.
– Ведь это было так давно.
– Давно или недавно, я...
Флер стояла и гладила его руку.
– Я всегда старался забыть, - вдруг заговорил он.
– Я не хочу, чтобы мне напоминали.
– И затем, как будто давая волю давнему и тайному раздражению, он добавил: - В наши дни люди этого не понимают. Да, большая страсть. Никто не знает, что это такое.