Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Всегда один целует, а другой не подставляет щеку.
– Но я-то ведь подставляю.
– Флер!
Она улыбнулась.
– Ну, целуй же!
Обнимая ее, Майкл подумал: "Она держит меня, делает со мной все, что хочет, и я ничего не знаю о ней".
А в углу послышалась тихая возня - это Тинг-а-Линг обнюхивал шарик.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
МАРКА ПАДАЕТ
Положение дел все более и более раздражало Сомса особенно после общего собрания пайщиков ОГС. Оно прошло по тому же старому образцу, как проходят все такие собрания: пустая и гладкая - не придерешься!
– речь председателя, подмасленная двумя надежными пайщиками и подкисленная выступлением двух менее надежных пайщиков, и, наконец, обычная болтовня по поводу дивидендов. Он пошел на собрание мрачный, вернулся еще мрачнее. Если Сомс что-нибудь себе вбивал в голову, то ему труднее было отделаться от этого, чем сыру отделаться от своего запаха. Почти треть контрактов иностранные, и притом почти все - германские! А марка падает! Марка стала падать с той минуты, как он согласился на выплату дивидендов. А почему? Откуда подул ветер? Против обыкновения. Сомс стал вчитываться в политический отдел своей газеты. Эти французы - он никогда им не доверял, особенно со времени своей второй женитьбы, - эти французы, как видно, собираются валять дурака! Он заметил, что их газеты никогда не упустят случая поддеть политику Англии; кажется, они думают, что Англия будет плясать под их дудку! А марка и франк и всякая прочая валюта продолжает падать! И хотя Сомсу и свойственно было радоваться, что на бумажки его страны можно накупить большое количество бумажек других стран, он понимал, что все это глупо и нереально и что ОГС в будущем году дивидендов не выплатит. ОГС - солидное предприятие; невыплата дивидендов будет явным признаком плохого руководства. Страхование - одно из тех немногих дел на нашей земле, которые можно и нужно вести без всякого риска. Если бы не это, он никогда не вошел бы в правление. И вдруг обнаружить, что страхование велось не так и что он тоже в этом виноват! Как бы то ни было, он заставил Уинифрид продать акции, хотя они уже слегка упали.
– Я думала, что это такая верная вещь. Сомс, - жаловалась она, - ведь так неприятно терять на акциях!
Он отрезал беспощадно:
– Если не продашь, потеряешь больше.
И она послушалась. Если семьи Роджера и Николаев, которые по его совету тоже накупили акций, не продали их - пусть пеняют на себя! Он просил Уинифрид предупредить их. У него самого были только его вступительные акции, и потеря была бы незначительна, так как его директорский оклад вполне компенсировал ее. Личная заинтересованность роли не играла - его просто мучило сознание, что тут замешаны иностранцы и что его непогрешимость поставлена под вопрос.
Рождество он провел спокойно в Мейплдерхеме. Он ненавидел рождество и праздновал его только потому, что жена его была француженка и ее национальным праздником был Новый год. Нечего потакать всяким иностранным обычаям. Но праздновать рождество без детей! Ему вспомнились зеленая хвоя и хлопушки в доме на ПаркЛейн, его детство, семейные вечера. Как он злился, когда получал что-нибудь символическое - кольцо или наперсток вместо шиллинга! Санта-Клауса [16] на Парк-Лейн не признавали отчасти потому, что дети давно "раскусили" старика, отчасти потому, что это было слишком несовременно. Эмили, его мать, не допустила бы этого. Да, кстати: этот Уильям Гоулдинг, ингерер, до того запутал этих людей в Геральдическом управлении, что Сомс прекратил дальнейшие исследования нечего давать им тратить его деньги на сентиментальную прихоть, которая никаких материальных выгод не сулит. Этот узколобый "Старый Монт" хвастает своими предками - тем более имеется оснований не заводить себе предков, чтоб нечем было хвастать. И Форсайты и Голдинги - хорошие коренные английские семьи, а больше ничего не требуется. А если во Флер и в ее ребенке, если только у нее будет ребенок, есть примесь французской крови - что ж, теперь делу не поможешь.
В отношении внука Сомс был осведомлен не больше, чем в октябре. Флер провела рождество у Монтов, но обещала скоро приехать к нему. Надо будет заставить мать расспросить ее.
Погода стояла удивительно мягкая. Сомс даже выехал как-то на лодке поудить рыбу. В теплом пальто он стоял с удочкой, ожидая окуней или плотвы покрупнее, но выудил только пескаря - никому не нужен, даже прислуга их нынче не ест. Его серые глаза задумчиво смотрели на серую воду под серым небом, и он мысленно следил за падением марки. Она упала катастрофически одиннадцатого января, когда французы заняли Рур. За завтраком он сказал Аннет:
– Что выделывают твои соотечественники! Посмотри, как упала марка!
– Какое мне дело до марки?
– возразила она, наливая себе кофе.
– Мне нужно, чтобы они не смели больше нападать на мою родину. Я надеюсь, что они испытают хоть часть тех страданий, которые испытали мы.
– Ты, - сказал Сомс, - ты-то никаких страданий не испытала.
Аннет поднесла руку к тому месту, где должно было находиться ее сердце, в чем Сомс иногда сомневался.
– Я испытывала страдания тут, - проговорила она.
– Что-то не замечал. Никогда ты не сидела без масла.
– Что же, по-твоему, будет с Европой в ближайшие тридцать лет? Что будет с британской торговлей?
– Мы, французы, смотрим дальше своего носа, - горячо возразила Аннет.
– Мы знаем, что побежденных нужно действительно подчинить себе, иначе они начнут мстить. Вы, англичане, такие тряпки!
– Тряпки?
– повторил Сомс.
– Говоришь, как ребенок. Разве мы могли бы занять такое положение в мире, если бы были тряпками?
– Это - от вашего себялюбия. Вы холодны и себялюбивы.
– Холодны, себялюбивы - и тряпки! Нет, это не подходит. Поищи другое определение.
– Ваша тряпичность - в вашем образе мыслей, в ваших разговорах; но ваш инстинкт обеспечивает вам успех, а вы, англичане, инстинктивно холодны и эгоистичны, Сомс. Вы все - помесь лицемерия, глупости и эгоизма.
Сомс взял немного варенья.
– Так, сказал он, - ну, а французы? Циничны, скупы, мстительны. А немцы - сентиментальны, упрямы и грубы. Обругать другого всякий может. Лучше держаться Друг от Друга подальше. А вы, французы, никогда этого не делаете.
Статная фигура Аннет надменно выпрямилась.
– Когда связан с человеком так, как я связана с тобой, Сомс, или как мы, французы, связаны с немцами, надо быть или хозяином, или подчиненным.
Сомс перестал мазать хлеб.
– А ты себя считаешь хозяином в этом доме?
– Да, Сомс.
– Ах так! Можешь завтра же уезжать во Францию.
Брови Аннет иронически поднялись.
– Нет, друг мой, я, пожалуй, подожду, ты все еще слишком молод.
Но Сомс уже пожалел о своем замечании - в свои годы он совсем не хотел таких передряг - и сказал более спокойно:
– Компромисс - это сущность всяких разумных отношений и между отдельными людьми и между странами. Нельзя чуть ли не каждый год заново портить себе жизнь.
– Это так по-английски!
– пробормотала Аннет.
– Мы ведь никогда не знаем, что вы, англичане, будете делать. Вы всегда ждете, откуда подует ветер.
Сомс, как ни глубоко он сочувствовал такой характеристике, во всякое другое время обязательно стал бы возражать - неудобно признаться в собственном непостоянстве. Но марка падала, как кирпичи с воза, и он был раздражен до последнего предела.
– А почему бы нам и не выжидать? Зачем бросаться в авантюры, из которых потом не выберешься? Я не желаю спорить. Французы и англичане никогда не ладили между собой и никогда не поладят.
Аннет встала.
– Ты прав, мой друг. Entente, mais pas cordiale [17]. Что ты сегодня делаешь?
– Еду в город, - хмуро ответил Сомс.
– Ваше драгоценное правительство напортило во всех делах так, что дальше идти некуда.
– Ты будешь там ночевать?
– Не знаю.
– Ну прощай! Всего доброго!
– и она вышла из-за стола.