Сага о Форсайтах
Шрифт:
– То есть как?
– Какие-нибудь предки другие - может быть, ирландцы или бретонцы. И на русалку похожа.
– Она, кажется, росла где-то в глуши, - сухо сказала Флер.
Рафаэлит поглядел на нее.
– Не нравится вам эта леди?
– Нравится, конечно, но вы разве не замечали, что живописные люди обычно скучны? А мой кузен - какой будет его трюизм?
– Совесть, - сказал рафаэлит.
– Этот молодой человек далеко пойдет по пути праведному. Он не спокоен.
Резкое движение встряхнуло все бубенчики на костюме Флер.
–
IV
РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ
И еще один день Флер терпела; потом после утреннего сеанса забыла в ателье сумочку. Она заехала за ней в тот же день, попозже. Джон еще не ушел. Он только что кончил позировать и стоял, потягиваясь и зевая.
– Еще разок, Джон! Я каждое утро жалею, что у меня не твой рот. Мистер Блэйд, я забыла здесь сумочку; в ней у меня чековая книжка, она мне сегодня понадобится в Доркинге. Кстати, завтра я, вероятно, на полчаса опоздаю. Ты знал, Джон, что мы с тобой товарищи по несчастью? Мы будто в прятки играли. Как дела? Я слышала, Энн простужена. Передай, что я очень ей сочувствую. Как подвигается портрет? Можно взглянуть одним глазком, мистер Блэйд, мне интересно, выявляется ли трюизм? О! Будет замечательно! Я уже вижу линию.
– Да ну?
– сказал рафаэлит.
– А я нет.
– Вот моя несчастная сумочка. Если ты кончил, Джон, могу подвезти тебя до Доркинга; там попадешь на более ранний поезд. Поедем, повеселишь меня дорогой. Я так давно тебя не видела!
На Хэммерсмитском мосту к Флер вернулось самообладание, которого внешне она и не теряла. Ока легко болтала на легкие темы, давая Джону время привыкнуть к ее близости.
– Я езжу туда каждый день к вечеру, делаю там, что нужно, а рано утром возвращаюсь в город. Так что до Доркинга я всегда могу тебя довезти. Почему бы нам не видеться изредка? Мы же друзья, Джон?
– Наши встречи не особенно-то способствуют счастью, Флер.
– Милый мой, что такое счастье? Если можно без вреда наполнить свою жизнь, почему не делать этого?
– Без вреда?
– Рафаэлит считает, что у тебя жуткая совесть, Джон.
– Рафаэлит нахал.
– Да, но умный нахал. Ты и правда изменился, у тебя раньше не было этой морщинки между глазами, и челюсть стала очень уж мощная. Послушай, Джон, милый, будь мне другом, как говорится, и давай больше ни о чем не думать... Всегда с удовольствием проезжаю Уимблдонский луг - за него еще не взялись. Ты купил эту ферму?
– Почти.
– Хочешь, поедем через Робин-Хилл? Посмотрим на него сквозь деревья. Может, вдохновишься, напишешь поэму.
– Никогда больше не буду писать стихов. С этим покончено.
– Глупости, Джон. Тебя только нужно расшевелить.
Правда, я хорошо веду машину? Ведь я только месяц как выучилась.
– Ты все хорошо делаешь, Флер.
– Говоришь, точно тебе это не нравится. Ты знаешь, что мы никогда с тобой не танцевали до этого вечера в Нетлфолде? Доведется ли еще когда-нибудь потанцевать?
– Вероятно, нет.
– Джон-оптимист! Ага, улыбнулся! Смотри-ка, церковь! Тебя тут крестили?
– Меня вообще не крестили.
– Ах да. Ведь это был период, когда к таким вещам относились серьезно. Меня, кажется, два раза мучили - и в католическую веру, и в англиканскую. Вот я и получилась не такая религиозная, как ты, Джон.
– Я? Я не религиозен.
– А по-моему, да. Во всяком случае, у тебя есть моральные устои.
– В самом деле?
– Джон, ты мне напоминаешь вывески на владениях американцев: "Стой. Гляди.
– Берегись.
– Не входи!" Ты, наверно, считаешь меня ужасно легкомысленной.
– Нет, Флер. Куда там! Ты имеешь понятие о прямой, соединяющей две точки.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты знаешь, чего хочешь.
– Это тебе рафаэлит сообщил?
– Нет, он только подтвердил мою мысль.
– Ах, вот как? Не в меру болтлив этот молодой человек. Он развивал тебе свою теорию, что женщине нужна чужая душа, а мужчина довольствуется телом?
– Развивал.
– Он прав?
– Обидно с ним соглашаться, но, пожалуй, отчасти и прав.
– Ну, так я тебе скажу, что теперь есть сколько угодно женщин, которые держат свою душу при себе и довольствуются чужими телами.
– Ты из их числа. Флер?
– Может быть, еще что спросишь? Вон Робин-Хилл! Источник песен и сказаний о Форсайтах стоял среди деревьев, серый и важный; заходящее солнце косо освещало фасад, зеленые шторы были еще спущены.
Джон вздохнул.
– Хорошо мне здесь жилось.
– Пока не явилась я и не испортила все.
– Нет, это кощунство.
Флер дотронулась до его плеча.
– Ужасно мило с твоей стороны, Джон, голубчик. Ты всегда был милый, и я всегда буду любить тебя - совершенно невинно. Роща хороша. Гениальная мысль, осенила бога - создать лиственницы.
– Да. Холли говорит, что дедушка больше всего любил здесь рощу.
– Старый Джолион - тот, который не женился на своей возлюбленной, потому что у нее была чахотка?
– Этого я никогда не слышал. Но он - был чудесный старик, мои родители его страшно любили.
– Я видела его карточки. Пожалуйста, не отрасти себе такого подбородка, Джон. У всех Форсайтов они такие. Подбородка Джун я просто боюсь.
– Джун редкий человек.
– Ой, Джон, до чего ты благороден!
– Это плохо?
– Просто придает всему невероятную серьезность в мире, который того не стоит. Нет, Лонгфелло можешь не цитировать. Ты, когда вернешься, скажешь Энн, что ехал со мной?
– А почему бы нет?
– Я и так доставляю ей неприятности, правда? Можешь не отвечать, Джон. Но, по-моему, это нехорошо с ее стороны. Мне так мало нужно, и твоя позиция так надежна.
– Надежна?
– Флер показалось, будто он прикусил это слово, и минуту она была счастлива.
– Сейчас ты похож на львенка. У львят есть совесть?