Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Боюсь, что мой художник расстроится.
– Я и не думал, что это тебя соблазнит. Блеска ни малейшего. А я уже давно собирался. И погода стоит хорошая.
– Я уверена, что будет страшно интересно, милый; ты мне все потом расскажи. Но с этими сеансами и с домом отдыха я сейчас очень связана.
– Так я буду ждать тебя в воскресенье. Твоя мать уехала в гости только и знают, что играть в бридж; пробудет там до понедельника. Ты ведь знаешь, я всегда хочу тебя видеть, - добавил он просто.
И чтобы уйти от его
– Сейчас, папа, я только сбегаю наверх переодеться.
После этих собраний комитета я всегда чувствую, что нужно помыться. Не знаю почему.
– Пустая трата времени, - сказал Сомс.
– Трущобы всегда будут. А все-таки занятие вам обоим.
– Да, Майкл наслаждается.
– Вот старый дурак этот сэр Тимоти!
– И Сомс подошел к Фрагонару. Ту картину Морланда я повесил, Маркиз - приятный старик. Я тебе, кажется, говорил, что оставлю свои картины государству? Тебе они не нужны. Когда-нибудь переедешь жить в этот Липпингхолл. Там картины не ко двору. Предки, да оленьи рога, да лошади - вот там что. Да.
Тайная жизнь и Липпингхолл? Пусть еще долго, долго этого не будет!
– О, папа, Барт никогда не умрет!
– Н-да! Что и говорить, живуч. Ну, беги к себе!
Смывая пудру и пудрясь опять. Флер думала: "Милый папа! Какое счастье! Он будет далеко".
Теперь, когда она окончательно решилась, было сравнительно легко обманывать и спокойно улыбаться свеженапудренным лицом над тарелками челсийского фарфора.
– Где ты думаешь повесить свой портрет, когда он будет готов?
– заговорил Сомс.
– О, ведь он твой, милый.
– Мой? Ну конечно; но ты его повесь у себя. Майкл захочет.
Майкл - в неведении! Эта мысль ее больно кольнула. Что же, она будет с ним по-прежнему ласкова. К чему старомодная щепетильность?
– Спасибо, милый. Думаю, что он захочет повесить его в гостиной. Как раз подойдет: серебро и золото - мой маскарадный костюм.
– Помню, - сказал Сомс, - что-то с колокольчиками.
– Эта часть картины, по-моему, очень хорошо вышла.
– Что? А лицо ему разве не удалась?
– Не знаю, мне как-то не очень нравится.
И правда, в тот день, после сеанса, она стала сомневаться, В лице появилось что-то жадное, словно рафаэлит почуял, как в ней крепнет решение.
– Если плохо выйдет, я не возьму, - сказал Сомс.
Флер улыбнулась. У рафаэлита найдется, что сказать на это.
– О, я уверена, что будет хорошо. Собственным портретом никто, наверно, не бывает доволен.
– Не знаю, - сказал Сомс, - не пробовал.
– А следовало бы, милый.
– Пустая трата времени! Он отослал портрет этой молодой женщины?
Флер не сморгнула.
– Жены Джона Форсайта? О да, уже давно.
Она ждала, что он скажет: "Ты с ними виделась это время?" - но он промолчал. И это смутило ее больше, чем смутил бы вопрос.
– Ко мне сегодня заходил твой кузен Вэл.
У Флер замерло сердце. Неужели говорили о ней?
– Его подпись подделали.
Какое счастье!
– Есть люди, абсолютно лишенные нравственных устоев, - продолжал Сомс. Она невольно вздернула белые плечи; но он не заметил.
– Самая обыкновенная честность - куда она девалась, не знаю.
– Я сегодня слышала, папа, как лорд Шропшир говорил, что "честность лучшая политика" - это просто пережитое викторианства.
– Хоть он и старше меня на десять лет, не понимаю, с чего он это взял. Все теперь вывернуто наизнанку.
– Но если это лучшая политика, так особой добродетелью это никогда и не было, так ведь?
Сомс резко взглянул на ее улыбающееся лицо.
– Почему?
– Ой, не знаю! Куропатки из Липпингхолла, папа.
Сомс потянул носом.
– Мало повисели. Ножки куропатки должны быть куда сочней.
– Да, я говорила кухарке, но у нее свой взгляд на вещи.
– А в хлебном соусе должно быть чуть побольше лука. Викторианство, подумаешь! Он, верно, и меня назвал бы викторианцем!
– А разве это не так, папа? Ты сорок шесть лет при ней прожил.
– Прожил двадцать пять без нее и еще проживу.
– Долго, долго проживешь, - мягко сказала Флер.
– Ну, это вряд ли.
– Нет, непременно! Но я рада, что ты не считаешь себя викторианцем. Я их не люблю: слишком много на себя надевали.
– Не скажи.
– Во всяком случае, завтра ты будешь в царствовании Георга.
– Да, - сказал Сомс.
– Там, говорят, есть кладбище. Кстати, я купил место на нашем кладбище, в углу. Чего еще искать лучшего? Твоя мать, верно, захочет, чтобы ее отвезли хоронить во Францию.
– Кокер, налейте мистеру Форсайту хереса.
Сомс не спеша понюхал.
– Это еще из вин моего деда. Он дожил до девяноста лет.
Если они с Джоном доживут до девяноста лет, так никто и не узнает?.. В десять часов, коснувшись губами его носа, она ушла к себе.
– Я устала, папа; а тебе завтра предстоит длинный день. Спокойной ночи, милый!
Счастье, что завтра он будет в царствовании Георга!
VIII
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
Неожиданно затормозив машину на дороге между фермой Гейджа и рощей в Робин-Хилле, Флер сказала:
– Джон, милый, мне пришла фантазия. Давай выйдем и погуляем здесь. Вельможа в Шотландии.
– Джон не двинулся, и она прибавила: - Мы теперь долго с тобой не увидимся, раз твой портрет готов.
Тогда Джон вышел, и она отворила калитку, за которой начиналась тропинка. В роще они постояли, прислушиваясь, не заметил ли кто их незаконного вторжения. Ясный сентябрьский день быстро меркнул. Последний сеанс затянулся, было поздно, и среди берез и лиственниц рощи сгущались сумерки. Флер ласково взяла его под руку.