Сага о Северных островах
Шрифт:
— Значит, вы за торговлей приехали?
— Мы не торговцы, а хирдманы. Сюда пришли по моей просьбе, — соврал я. — Мы получили богатую добычу и хотели продать кое-что. У нас там торговых мест полно, да я подумал, что моему тестю железо не помешает. К тому же не сырое железо, а уже переплавленное, кованое и заточенное. Но коли я ошибся, тогда заберу жену и сына, и уйдем тотчас же.
Аднтрудюр, конечно, может и что иное рассказать. Да вот только возьмем ли мы его с собой, если торговля сорвется? Впрочем, зачем ему это нужно? Он не хуже нашего знает, что до острова купцы еще когда доберутся… Только если случайно, как отец Кьелла,
Так что Аднальдюр разослал вестников по всем родам, а сам вместе с сыновьями пошел поприветствовать Альрика. Я остался в его доме с женой, сыном и тещей. Возможно, и как заложник, если вдруг Альрик окажется коварной тварью. Островитяне больше не доверяли пришлым.
Теща посидела с нами и убежала по каким-то важным делам. А Аднфридюр поставила на стол угощение и села в уголок, взяв в руки ребенка. Словно отгородилась им от меня.
Я нехотя выпил сброженного оленьего молока, откусил от зеленой горьковатой лепешки, которая пахла больше грибами, чем хлебом. Аппетита не было совсем.
— Я отвезу тебя в дом своих родителей. Хватит немужней женой жить.
Она вздрогнула.
— У нас дом большой, богатый. Все хлопоты на рабынях. Скота много, есть кони, коровы, козы и овцы. У матери недавно второй сын родился, всего две зимы пока. Будет с кем нашему сыну расти. Еда у нас лучше, мясо, рыба, капуста, горох. Я льна привез, красивое платье пошьешь. Еще сестра приемная, мелкая, но упрямая. Вы поладите. Она тоже любит ножом почем зря махать.
Она сидит прямо и даже не смотрит на меня. Только слезы из глаз капают. И вот чего она ревет? Я же говорю, что там ей лучше жить станет. А она реветь. Вот уж и правда, бабы дуры.
— Да не бойся ты. Мать у меня хоть и строга, зато добра. Гонять почем зря не станет. Или ты из-за ключей? Да, ключи будут у матери на поясе. Можно и свой дом построить, да только зачем? Я же в походах буду всё время. Тебе лучше с моими жить: и за дитем присмотрят, и еду сготовят, и от недругов оборонят.
А она молчит и ревет. Чего еще ей сказать-то?
— Коли не веришь, так у брата спроси. Он у нас несколько дней пожил, со всеми перезнакомился…
Аж злость на нее берет. Ей же как лучше делаю, а она только слезы льет. Хотел уж, как отец, кулаком по столу шарахнуть и велеть, чтоб сопли подобрала. Но вспомнил слова той малашки, которая мне отказала. Уна, кажется. Она говорила, что женщины не столько силу ценят, сколько ласку.
Так что пересилил я себя, подавил злость, подошел к ней сзади. Она аж сжалась, будто ждала, что сейчас ударю. Положил ей руки на плечи, наклонился и чуть не захлебнулся ее запахом. Я не помнил, как она пахла прежде, но сейчас от нее шел сладкий молочный аромат, смешанный с потом. И грудь плотно натянула платье. А у меня уже давно не было женщины… Несколько раз ловил рабынь в доме отца, да всякий раз откуда ни возьмись выныривала Ингрид и мешалась.
Я обнял Аднфридюр, потом взял ее на руки вместе с дитем и понес к лавкам в глубине дома. Уложил на шкуры, но она подскочила, отнесла спящего ребенка в люльку, подвешенную к крыше, и замерла. Не знала, то ли идти ко мне, то ли бежать из дому. Тогда я подошел к ней, снова вдохнул этот сладкий запах, провел рукой по груди, а она твердая, как из камня вырезанная. Тут меня повело окончательно.
Стянул с нее платье, рубаху, распустил развязки на ее штанах… Как она похорошела после родов! Груди наливные, как яблоки, бедра раздались вширь, животик появился мягонький, бока. Захотелось повалить ее на лавку, раздвинуть ноги и войти разом, как я всегда и делал. Но рядом закряхтел сын, и я вспомнил, что передо мной не какая-то рабыня. Жена! Женщина, которая родила мне ребенка.
Усилием воли я остановил себя, вспомнил, как делал Полузубый с малашкой. Потому медленно положил ее на спину, провел рукой по груди, оттуда брызнуло. Облизал пальцы — молоко. Чудное на вкус, не похожее ни на какое. Облизал сосок, и снова выступило молоко. Поднял глаза, а она смотрит на меня удивленно, дышит часто, рот раскрыла. И я начал гладить ее повсюду, лизать, обнимать, а когда опустил руку ей между ног, почувствовал там влагу. Только тогда я спустил штаны, навалился на нее сверху и медленно вошел…
Три раза я вспахал ее поле. И всякий раз ей вроде нравилось. Аднфридюр больше не лежала, как снулая рыба, охала, шевелила задом. А в конце лежала без сил, вся покрытая капельками пота. Соль и молоко.
— Так поедешь со мной? — спросил я, гладя ее мокрый животик с еле заметными узорами, будто морозец по железу нарисовал.
— Догадался-таки спросить, — выдохнула она.
Хорошо, хоть реветь перестала.
— Поеду.
— Правда? А чего вдруг?
— Знаешь, отец сильно бранился, когда ты не остался здесь. И меня бранил, что не удержала.
Заплакал сын. Она поднялась голая, взяла и вместе с ним легла обратно ко мне. Приложила ребенка к груди, он зачмокал. И на меня нахлынуло разом и наслаждение от женщины рядом, и теплота, и благодарность, что она вернулась обратно, а не осталась стоять с сыном в стороне… Я даже забыл, о чем мы говорили. Она помнила.
— Хотел меня отдать за другого, да я не пошла.
— За другого? Это зачем же?
— Не всех пришлых убили тогда. Некоторые выжили, да их корабль потонул. И они уйти не могут, и убить их сложно. Да и зачем? Вот и решили оставить их здесь, только разделить. По одному в каждый род отправить и женить. Всё свежая кровь. Вот отец и захотел меня за их набольшего отдать.
У меня появились смутные подозрения.
— А ты того набольшего видела?
— Да. Невысокий такой, голосок тоненький, почти девичий.
— Лейф Рев, — пробормотал я. — И тебя Аднальдюр хотел за него отдать? А чего не отдал?
— Так я же сказала, что больше ни за кого не пойду. Отец меня тогда впервые избил. Никогда не бил, а тут… Тогда я сказала, что в Мамиров котел прыгну, если будет заставлять. Ведь у меня уже есть муж. Как можно? А потом узнали, что я затяжелела.
— А потом отец тебя бил?
— Нет. Потом уж чего… Но злой ходил. Даже не смотрел толком и слова доброго не говорил. Тот набольший ведь в род Беднхарда вошел. И вроде как Беднхард старше других стал. В его роду самые сильные воины. Лишь когда я родила, отец помягчел.
— А чего ж ты ревела? Раз дома у тебя неладно, так радоваться надо, что увезут тебя отсюда.
Она выпростала одну грудь, переложила ребенка так, чтобы он взял вторую.
— Чему ж радоваться? Коли родной отец меня бьет, так чего от чужого человека ждать? Ты же тогда и не смотрел на меня толком. Я же чуяла, что не по нраву тебе, что обуза. Навязал отец жену, а ты теперь маешься. А нелюбимых жен часто бьют. И вступиться за меня некому будет, родичи-то далеко. И уйти некуда. Вот и ревела.