Сага о живых и мертвых
Шрифт:
Старик на миг коснулся ее руки своими, — иссушенными, горячими пальцами:
— Видишь, ты все помнишь. Удачи тебе, девочка. Наш дар, он, пусть и проклятый, но дар. Ты поймешь. Да, не вздумай вдохнуть Слезы Темной Сестры.
— Я тщательно закупорю. Ты сам не дойдешь. Я помогу, — пробормотала Рата.
— Последние шаги я сделаю сам. В конце концов, до колдуна-лохтача был морской боец и мужчина.
Как он нашел силы встать, Рата так и не поняла. Не смотрела. Прошаркали мимо босые подошвы. На миг стало темнее, потом пещеру опять заполнил отсвет рассвета.
Рата сидела, не двигалась. Потом стало невыносимо
Рата застонала.
Когда-то Леди говорила, что самое большое вранье, это вранье самой себе.
Рата умыла лицо пресной водой и пошла наводить порядок.
Пристань была пуста. Только стояли два флакона, да блестели рядом их крышки. Рата постаралась зашвырнуть подальше в волны узел с вонючим плащом. Осторожно закупорила флаконы. Тот, что матовый, был со Слезами Темной Сестры. Посильнее средство еще сильно поискать нужно. Оставив снадобья у входа, Рата пошла осматривать ялик. Царапин на лодке прибавилось, но выглядел ялик не так уж плохо. Впрочем, если его на воду спустить, вытащить уже не удастся.
Одна.
Начала уборку Рата с проклятой сумки. Тщательно уложила снадобья, для верности обвязала сумку лямкой. Выбросить в колодец или в море не решилась — отнесла в конец пещеры, похоронила в камнях. Нет, что хотите делайте, Белка некроманткой-магичкой не станет.
Рата взбила «постель», по-новому перестелила плащ. Заставила себя сгрызть кусочек рыбы. Надо бы поспать. К вечеру можно и рыбку половить, — море окончательно успокоится. А потом нужно проход искать посуху. Ничего, самое время по скалам полазить. Раньше это занятие лучше всего на свете островитянку успокаивало.
Рата легла, поджала ноги, накрылась плащом с головой. Слишком тихо. Не заснуть. Даже моря не слышно. И Витамин, гад такой, удрал. Пожрать ему нужно, оголодал, скотина.
Щеки были мокрые. Рата еще раз потрогала пальцем — точно, мокрые. Вот плачешь и не стыдно. Нет никого. И перед собой уже тоже не стыдно. Рата выпуталась из плаща, отыскала в вещах обломок свинцового карандаша, перевернула замызганную карту.
Рожденье, — только начало смертей, Увидел ты свет и уходишь. Прозрения миг — лишь начало тоски, И дна ей достичь невозможно.День прошел, но чем занималась, Рата вспоминала с трудом. Башка, как каменная. Вроде, плавала в бухту, добыла два десятка крупных мидий. Еще раз сплавала, принесла две толстые ветки — шторм много чего к берегу пригнал. Еще что-то, вроде, нашла — но что именно, так и не вспомнить. Витамин не вернулся. Прошлую ночь — первую одинокую, — почти не спала. Кажется, являлся Дозорный. Рата голову из-под плаща не высовывала. Какая разница? Призраком больше, призраком меньше…
Потихоньку темнело.
Мидии Рата все-таки машинально испекла. Съела, выкинула раковины. Решила наточить нож — обмотанный огрызком веревки клинок кинжала — и чуть не порезалась. Оказывается, еще днем наточила. Делать нечего, придется спать ложиться.
День и еще день. Прошел дождь, снова засияло солнце. Рата чувствовала, что потихоньку сходит с ума. Разговаривать сама с собой еще не начала, хотя тишина сверлила уши. Витамин все не появлялся — и раньше пропадал надолго, но сейчас уж очень не вовремя исчез. Рата чувствовала, что сдается. Работать, добывать пищу не осталось никакого желания. Проще было тупо снять рыбу с веревки, сгрызть и снова сидеть у порога. Плавать в бухту девушка перестала — утомительно, да и смысла особого нет. Только и думаешь о тех, кто на дне тебя ждет. Много их там, упокоенных и неупокоенных. Сами не приходят — видимо, снадобья и расчленения свое дело сделали. Они не беспокоят, и Белка никого не беспокоит — если о ком и вспоминает, то равнодушно: «зовом» такие мысли и самый непоседливый покойник не воспримет. Самое страшное, что и «воспитания» перестали действовать. Отожмется несчастная Белка пару раз и лежит пластом — в голове вместо мыслей только волны бесконечные перекатываются.
Видимо, уже начала островитянка частью моря становиться.
Ночью Рата обнаружила, что заболела. Сердце стало плохо работать. Рата приложила ладонь к тому, что у нормальных дев грудью называется — ничего не почувствовала. А в ушах опять: «бум, бум, бум, бум-бум-бум…». После усиленного ощупывания стало казаться, что сердце еще и по-другому колотится — мелко и часто, как у мыши чуланной. Когда-то Дурень рассказывал, что в дальних странах сердечные болезни очень распространены. И со сбоями стука, и клапанчики какие-то там внутри забиваются плохим жиром. Мрут люди от тех болезней прямо тысячами. Ну, на Побережье таких страхов не было. Моряки тонули, от ран гибли и дурной пищей травились, женщины от горячки после родов или от простуды умирали, но с сердцами у всех порядок был. Может, Рата первая заразу подцепила? На Клыке какой угодно ужас может приключиться.
Рата поняла, что сама себя пугает. Высунула нос, осмотрелась — в пещере тьма, на входе Страж опять отсутствует. Должно быть, и он шторма не пережил. Осталось плотнее завернуться в плащ и заставить себя спать. Рата попыталась.
Ночь была плохая. «Бум-бум-бум» назойливо лезло в уши. Девушка ворочалась, шепотом ругала свою голову, что решила хозяйке вредить. Уже начало казаться, что стучит кто-то живой, — бухал не очень равномерно, будто устал. Только на Клыке живых быть не могло. Мертвяки способны, конечно, чудить. Но неупокоенные, во-первых, не устают, во-вторых, трудно представить скелет, сидящий под луной и колотящий чем-то по камню. Неупокоенные, как известно, с ума не сходят. Ум — в смысле, мозг, довольно быстро разлагается. Вот память у костей никогда не умирает — это да. Может, на Клыке когда-то древний барабанщик последний вздох испустил?