Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой
Шрифт:
Цепкий взгляд Хортдоттир бродил меж дерущихся учеников. Тех, что постарше, подмечали любые детали, словно в поисках жертвы, которая вскоре, к темной радости молодой наставницы, появилась в лице девчушки зим пятнадцати, прикрывшись щитом, рубившей один из манекенов. Удары на столб сыпались один за другим, чередуясь с защитой: атака-блок, атака-блок – отскок, резкое рубящее движение с плеча, разворот- удар на отмажь, но уже щитом и снова удар.
– Асне. – разнеслось над ристалищем. Брови Сольвейг хмуро сошлись, а усыпанное веснушками лицо окаменело, приобретя
Именуемая Асне замерла, опустив оружие и втянув голову в плечи, боязливо обернувшись к наставнице. Уже ни у кого не оставалось и тени сомнений, что последние пару зим постоянно присутствующая при отце на занятиях Сольвейг, все также остающаяся не мужней, видят боги, к великому ужасу учеников, вскоре займет его место.
– Вот скажи мне, грозная дева щита, ты здесь коров учишься доить, а? – цветя оскалом, вкрадчиво поинтересовалась дочь одноглазого.
– Нет, Хортдоттир, биться. – на девушку было жалко смотреть.
– Коли так, то не гни спину при развороте, словно собираешься ухватиться за вымя, или ты выпячиваешь свой тощий зад, намереваясь кому-нибудь приглянуться, так это надо делать не здесь. Еще раз увижу, лягну тебя в причинное место, да так, что носик моего прекрасного башмачка покажется из твоей глотки, пояснице, как и спине на выходе из разворота должно прямой быть. Лишь так удар будет достаточно сильным, чтобы опрокинуть недруга.
– Кху, кху. – сидячий Хорт безуспешно попытался сдержать хохот, но право не сдюжил, зайдясь громким ржанием на зависть доброй лошади.
– Я не поняла, а чего все встали? – оглядела дочь старого молотобойца учебную поляну. Побросав свои упражнения, все с интересом наблюдали за словесной расправой, гадая, не перейдет ли она в расправу телесную, кои тоже были теперь не редкость. – Думно вам, как погляжу, что рубаками отчаянными стали, так это можно спроверить. – Сольвейг текучим плавным движением на половину выдвинула один из своих клинков. На что все старшие ученики сразу же вернулись к своим занятиям под смех мелюзги, средь них никто не горел желанием до конца зимы закататься в лубки.
– То та. – мурлыкнула Хортдоттир, присаживаясь к отцу.
– Зачем уж так-то, вскоре ведь все возненавидят тебя, дочка, страх – это хорошо, но есть пределы. – единственный глаз старого молотобойца пристально вглядывался в цветущую, словно от хвалебной оды, Сольвейг. – Не забывай, тебе с ними еще в набеги ходить, в одной стене щитов стоять, спину да бока доверяя.
– Да и пусть. – махнула она рукой, словно речь шла о чем-то незначительном. – Тебе, как и мне, ведомо, что с первой же сечи вернётся, видят боги только половина, а те, кто выживет, поймут, что не зря я их гоняла, с грязью мешая, а пока пусть себе ненавидят, лишь бы боялись, да слушались.
– Ну, тебе видней, лось большой, далеко глядит. – покачал головой Хорт. Не нравилось ему, что прагматизм, помешанный с жестокостью, все больше овладевал дочерью. Смерть матери, ушедшей к богам, пару зим назад дорого далась Сольвейг, дорого далась им обоим. Хоть его дитя и не признает этого, но он-то видит, как все глубже уходит она в себя, будто щитом закрываясь ненавистью и агрессией. Хотя, не все еще потеряно, признавался сам себе Хорт, ведь для младших, совсем еще маленьких мальчиков и девочек, в отличие от остальных вздрагивающих от одного ее взгляда, у нее всегда находилось и доброе слово, и улыбка, за что детишки ее просто обожали.
Вздохнув, Хорт снова сконцентрировал свое внимание на малышне. И как раз вовремя. Из свалки, c натягом именуемой сражением, уже в который раз выскочил мальчишка, держась за кровоточащий нос, зайдясь витиеватыми ругательствами не хуже бывалого кормщика. Мальчишка был тщедушный, много уступающий сложением своим сверстникам, с непослушной копной светлых волос, схваченных на лбу ремешком. Одет он, правда, был куда как получше прочих детей: в дорогой рубахе, под меховой безрукавкой и в сапожки из кожи молодого оленёнка.
– В который за сегодня раз? – уныло поинтересовалась Сольвейг.
– В пятый, ему бы столько же силы, сколько упрямства. Да, наш Адульв еще неделю будет цвести синяками, да шишками, выхваченными сегодня. Глянь, дочка, чего там у него с носом?!
Меж тем мальчик, оторвав от подола рубахи лоскут, порвал его надвое и, заткнув кровоточащие ноздри, с твердой не по годам решимостью направился к бревенчатым упряжкам. Из восьми разных бревен выбор Адульва пал на одно из самых тяжёлых. Кряхтя и чертыхаясь, увязая в снегу почти до середины бедра, он давил всеми своими малыми силами на лямки упряжи. Медленно, очень медленно бревно поползло, оставляя в глубоком снегу приличных размеров колею, потихоньку увеличивая скорость под натужные выдохи мальчонки, грозившие поспорить громкостью с кузнечными мехами.
На детском лбу выступили вены, но Адульв знал, что главное набрать скорость, а там, пройдя первый круг, остальные будут куда как полегче, ведь бревно будет ползти уже по накатанной колее. Он уже почти миновал первую половину круга, когда, дико выгнув спину, резко остановился, но не своей волей. Ему показалось, что бревно позади будто вросло в землю, изрядно прибавив в весе. Тяжело хватавший ртом воздух, мальчик обернулся. На бревне будто так и нужно, рассматривая собственные ногти, сидела Сольвейг, да с таким скучающим видом, что Адульв в конец задохнулся от возмущения.
– Зачем, разбей тебя хворь, чтоб от зубов одни пеньки остались, зачем, знаешь, как трудно было его разогнать?
– А то, сама что-ль не тягала? Но, во-первых, мелочь, разве так нужно со старшей в роду разговор заводить? – улыбнулась Хортдоттир, в который раз откровенно любуясь яркими небесно-голубыми глазами под насупленными бровями мальчонки. – А, во-вторых, этот вес пока не по тебе, нечего жилы драть, сюда поди, нос гляну.
– Дед говорит, чем больше тяжесть, тем быстрее мышцы нарастут, да тело окрепнет. – чуть подраслабился негодующий паренек, но подошёл, зная, что спорить с Сольвейг равно, что тушить очаг китовым жиром.