Саги зала щитов. Адульв. Пламя, зажжённое тьмой
Шрифт:
Неторопливо волк двинулся к дому, при каждом движении можно было видеть, как бугрятся канаты мышц под его шкурой, а взгляд неотрывно был прикован к ярлу. Проходя мимо старца, он, не выпуская из клыков лосёнка, свирепо и протяжно рыкнул, да так, что Руагор похолодел внутри. «Этож надо, сталь и кровь, – думал он про себя, – и вот такая зверюга знай себе бегает по лесам в каких-то трёх часах хода от Лёрствёрта, а мы от соседей бережёмся да на океан озираемся». Меж тем, бросив свою добычу в паре шагов от вестницы, волк подошёл к деве, наклонив морду вниз и чуть в сторону, обнажив шею: знак подчинения, что у собак, что у волков.
–Хороший мальчик, хороший, – на глазах у вконец обалдевшего старца дева принялась трепать зверя за ушами, словно щенка, а тот знай себе ластился, как домашний, а ведь пастью любвеобильная животинка доставала хозяйке мало что не до подбородка и при желании могла перекусить её надвое. – А ты спрашивал, какую
Повинуясь слову хозяйки, волк огромными скачками умчался в лес, наградив на прощанье Руагора ещё одним многообещающим взглядом. Едва зверюга скрылась, как вестница пару раз обошла лосёнка кругом, словно ей было невтерпёж приступить к разделке, лишь затем, вздохнув, вновь подошла к старцу.
– Могу просить чего захочу, говоришь, – под её пристальным взором Руагор понял, что ощутил лосёнок, едва попавшись малышу помощницы смерти, но тем не менее ответил твёрдо.
– Да, чего пожелаешь, моё слово твёрдо, уплачу любую цену.
– А если ценой станет твоя жизнь? Легко жертвовать чужими, а вот своей, ну, по плечу тебе такая сделка – разменять свою жизнь на жизнь этого младенца?
Пару мгновений старец смотрел на бледное личико внука, затем лицо его озарила довольная улыбка. Вот и сбылась казавшаяся несбыточной надежда, его род продолжится, и это главное, остальное неважно, да и цена, назначенная помощницей смерти, не так уж и велика. Что значит жизнь старика по сравнению с жизнью внука, он пожил достаточно, повидал много, теперь черёд этого младенца, ведь мир такой большой и прекрасный, пусть же хранят его предки, к коим скоро присоединится, и сам ярл, и ему нечего будет стыдиться под их взором, и там, на вечном пиру в великих чертогах, он наконец вновь увидит сына. Единственное, что печалило Руагора, так это то, что навряд ли доведётся ещё раз взглянуть в эти крохотные глазки, так похожие на глаза его сына, и услышать нелепое лепетание внука.
– Да, я согласен, – ответ старца заставил вестницу удивлённо поднять бровь, уж слишком быстро тот дал согласие. – Исцели моего внука, а потом делай со мной что захочешь, хоть в пламя, хоть на капище под нож.
– И не боишься, – от девы не укрылось, что теперь ярл не отводит взгляд, как раньше, а смотрит прямо и почти без страха.
– Нет, я уже и так умирал десятки раз, ещё один не страшен.
– Ну, воля твоя, заходи, ярл, гостем будешь, – помощница смерти вновь зашлась смехом, скрываясь в косом дверном проёме.
Чтобы войти, Руагору пришлось сначала нагнуться, а затем и вовсе спуститься на несколько ступеней. Пол избушки оказался намного ниже земли – видать, сруб частью был врыт в землю. Внутри жилище вестницы оказалось совсем не таким, каким себе представлял Руагор дом жрицы самой смерти, и уж точно не соответствовал он косой развалюхе снаружи. После солнечной поляны Руагор оказался в полумраке, но что-то всё же смог разглядеть. Не было здесь привычного очага посреди дома, его заменял хорошо сложенный камин с подвешенным на цепи котлом в дальнем левом углу. Ярл уже видел такие во время походов на запад, но здесь покамест не встречал. Пол, как и частично завешенные шкурами стены, был зашит струганной доской, это заставило старца вновь задуматься: новая крыша, эти доски одна к одной, таких даже в Лёрствёрте не делают, кроме как на корабли, а у неё нате – пол, и кто ладил, ведь не сама же топором орудовала. Никаких жреческих или волховских атрибутов он не увидел. Ни пучков трав, свисающих с потолка, ни идолов – простенькое убранство, мелкой работы и сложного узора резной стол с парой потемневших от времени стульев под окном, большая, застеленная мехами кровать и пара неподъёмного вида окованных ларей.
– Клади внука на стол, ярл, – прозвучал голос помощницы смерти, в задумчивости теребившей пальцем губу над сундуками.
Положив свёрток на стол и чуть распахнув его, Руагор, чьи глаза уже попривыкли к полутьме, смог осмотреться получше, благо хозяйка была занята, ковыряясь в одном из сундуков, из-под которого выглядывала часть люка в погреб с кольцом вместо ручки. Вся посуда в доме, к его удивлению, была серебряной – ни дерева, ни глины, только серебро. То тут, то там стояли разнообразные подсвечники да светцы, а ведь свечи здесь, на севере, считались большой роскошью, всё отдавало каким-то неестественным фанатичным порядком, ни грязи, ни пыли, все бутылки кубки, тарелки стояли строго одна к одной. Над камином висел кованый масляный светильник со стеклянными стенками – о таких Руагор только слышал, но сам покамест не видал, цверги берут за свои изделия баснословные деньги. Что-то назойливо бросалось в глаза, но ярл не мог уловить, что именно, он оглядел клеть раз, другой, и тут словно пелена спала с его глаз: на одной из шкур, обильно закрывавших стены, висело оружие, которым Руагор, как воин, не мог не восхититься. Первым был меч без ножен, висящий вниз острием. Вычурная рукоять без обмотки, искривлённая на манер когтей гарда с таким же чёрным камнем, что венчал обруч вестницы, и длинный тонкий клинок не шире двух пальцев, сталь, отливавшая синевой, шла волнами, говорившими знатоку о многом. Во всю длину клинка бежала странная насечка, каждые пять пальцев с обеих сторон лезвия под углом к долу шли ровные полосы, составляющие треугольник ,правда зачем они – старец так и не понял. Рядом располагался широкий клёпаный ремень чёрной кожи с десятком метательных кинжалов, явно предназначенный для ношения на груди, а дополнительные мелкие ремешки и прохваты выдавали в нём ещё и ножны для меча. Там же покоился и лук с полным колчаном стрел. Если Руагор и думал, что после гигантского волка помощницы смерти его уже ничем не проймёт ,то ошибался, таких луков он ещё не то что не встречал – он даже не слышал о таких. Дуговидная рукоять изгибалась подобно змее, загребая вверх концами, к коим крепились плечики каждой из трёх сложенных вместе, одна чуть меньше другой пластин. «Как же его натягивать? – ошарашено думал ярл. – Ведь они же металлические, да и кто, кроме низкорослых бородачей цвергов, мог сотворить такое, и вообще откуда у неё, затворницы, живущей в чащобе, всё это?» Чем больше он размышлял, тем всё не ясней становилось у него на душе, одни вопросы, на которые он уже никогда не получит ответы. Дева по виду не старше тридцати, но годившаяся ему в прабабки, жрица самой ужасной из богинь, твёрдо хранила свою тайну.
– Ну, приступим, – голос вестницы отвлёк его от раздумий, за которыми он и не заметил, как она подошла. В ногах младенца стояла большая, древняя по виду чаша с едва видимым рунным узором, а в руке дева сжимала кривой белый кинжал, целиком вырезанный из кости. Подняв меховой рукав, помощница смерти, не дрогнув лицом, резанула себя по запястью левой руки, выставленной вперёд, кровь побежала в чашу, наполняя сосуд. Едва багряная жидкость достигла половины, кровь, словно по волшебству, перестала течь из всё ещё раскрытого пореза. Отложив костяной клинок, вестница, взяв чашу двумя руками, поднесла её к лицу, принявшись что-то мелодично нашёптывать.
Руагор со смесью страха и трепета наблюдал за этим действом, казалось, что и без того скупо освещённая клеть полностью погрузилась во мрак Хельхейма, мира её богини, мира смерти, и в этой тьме не было ничего, кроме лица девы с залёгшими тенями, превратившими её лик в маску смерти. А напев всё продолжался, он словно гипнотизировал, унося в другой мир, где нет места свету, есть только холод и тьма. А время меж тем словно замерло, минуты превратились в вечность под тяжестью древних слов.
Тишина ударила подобно грому, Руагор и не заметил, как действо тёмного сейда кончилось. Он снова оказался в скупо освещённом доме помощницы смерти, и не было боле пред ним того тёмного наваждения – только прекрасная вечная дева с белёсыми глазами и локонами, уже поставившая чашу обратно на стол и освобождающая малыша от плена шкур. Боги, какой он был бледный и неподвижный. Только сиплое дыхание да судорожные подъёмы крохотной грудки выдавали признаки жизни. От этой картины у ярла вновь неистово защемило сердце.
Он даже не заметил, как в длани девы вновь оказался кинжал, окунув его в чашу, она стала кровью своей выводить руны на теле ребенка, на груди, на лице, ногах и руках – так продолжалось, пока всё крохотное тельце не превратилось рунический холст. И вновь клинок опустился в чашу, но на сей раз, открыв малышу рот, она капнула кровью с клинка ему на язык и тут же низко склонилась, едва не касаясь его лица своим. Вновь зазвучал речитатив, всего пара фраз – и бледность оставила тело ребенка. Зашевелились ручки и ножки, малыш открыл глаза и заулюлюкал, схватив крохотными ручонками деву за волосы, не отводя взор маленьких голубых глазокот её будто мёртвых очей. Смахнувший слёзы старый ярл был настолько рад, что и не заметил, как вестница вздрогнула всем телом и закусила губу, глядя в глаза его внука. Как затряслась рука, сжимающая кинжал до белых костяшек, и с каким трудом она поднялась, чтобы отойти к камину, кинув попутно клинок, словно безделушку, на кровать.
– Можешь не беспокоиться, хворь ему теперь не страшна, – услышал ярл её голос, едва принялся бережно укутывать лепечущего малыша обратно в шкуры.
Она стояла чуть в отдалении и смотрела на уже взявшего наполовину замотанный свёрток Руагора, и вновь ни чувств, ни эмоций – лишь холодный, прожигающий взор.
– Так как это будет?– старец стоял, гордо подняв озарённую улыбкой голову.
– Что будет? – Она словно не поняла вопроса.
– Как ты заберёшь мою жизнь?
– Во дурак, а вроде столько зим разменял, – зашлась холодным смехом помощница смерти. – А кто будет с ним нянчиться, кто будет воспитывать? Я, что ли, по-твоему, э не. Вроде до седин дожил, а разума не нажил. Давай топай, дел, что ли, нет, вот у меня есть, опять же туша, топай, топай.