Сахалин
Шрифт:
Выросши среди каторги, "чалдоны", в противоположность служащим "российского навоза", чувствуют себя на Сахалине спокойно и отлично. Они занимаются себе хозяйственными делами и умеют все для себя очень недурно устроить.
– У меня даже арбузы бывают!
– хвалится перед вами "чалдон".
– Каторжане мне оранжерейку построили!
"Чалдон"-смотритель, желая перед вами похвастаться своей "деятельностью", прежде всего ведет вас показать свою квартиру, а затем обращает ваше внимание на дома других служащих:
– Все я построил! Каковы палаты соорудил? Ась? Какие
– Да это все заботы о служащих. А каторга-то, каторга как у вас?
– Каторга?! С каторгой справляются надзиратели! Поверьте мне, батенька, с каторгой лучше надзирателя никто не справится. Только мешать ему не нужно. У меня надзиратели на подбор. Все из каторжан. Он сам каторжник, его каторга не проведет.
Произвол, полнейший произвол надзирателей не встречает, при таких взглядах, никакого противодействия со стороны "чалдонов". Дореформенное Забайкалье - плохая школа для порядка и законности.
Служащие "российского навоза", это, как я уже говорил, по большей части неудачники, люди, потерпевшие крушение на всех поприщах, за которые они хватались, ни к чему не оказавшиеся пригодными в России. Они "махнули рукой" и "махнули" на Сахалин.
Они, по большей части, приехали сюда, наслушавшись рассказов, что на окраине не житье, а масленица, приехали, мечтая о колоссальных "припеках", которые умеют делать на арестантском хлебе смотрительские фавориты - тюремные хлебопеки, об огромных "экономиях", делаемых при поставках материалов и т. п. Здесь их ждало горькое разочарование. Все это "можно", но далеко не в таких размерах, как грезилось: "фактический контроль" мешает. Контрольные чиновники во все "нос суют".
– Я вас спрашиваю, какая же выгода служить на Сахалине, терпеть эту каторгу?
– спрашивают обыкновенно с горечью эти господа.
– Какая выгода? Увеличенное содержание? Так и продукты здесь, за что ни возьмись, вдвое-втрое дороже? А доходы? Что соболей покупаем за квитанции? Доход, нечего сказать! Служишь-служишь, на тысячу рублей соболей вывезешь. Есть, конечно, такие, что водочкой поторговывают. Те хороший барыш имеют. Но ведь за это и под суд попадешь, нынче все строже и строже. Того, что прежде было, и в помине нет. Прислугу из каторжан берешь, и за ту в казну плати. То есть, никакого профиту!
"Всякому лестно", конечно, пожить барином при крепостном праве, имея слуг и рабочих, которых, "в случае неудовольствия", приказал выдрать или посадить в тюрьму. Но и эти надежды сбываются плохо.
Среди "оголтелого", отчаянного населения, - населения, которому нечего терять, господа служащие чувствуют себя робко. К тому же голод заставляет это население быть головорезами. На Сахалине убийства беспрестанны: убивают за двадцать копеек и говорят, что убили "за деньги", - такова "порча нравов" вследствие голода.
И вот, с одной стороны, обманутые надежды насчет "привольного житья", с другой - вечная боязнь каторги, - все это, конечно, вызывает в господах служащих российского навоза очень мало симпатий
Большинство только "отбывает свой срок", ждет не дождется, когда пройдут три года службы, - только после трех лет можно вернуться с семьей в Россию на казенный счет. И господа служащие, как и каторга, только и мечтают о "материке". Весь Сахалин мечтает о материке, клянет и проклинает:
– Этот остров, чтоб ему провалиться сквозь землю!
И как люди мечтают! Я гостил у одного служащего, которому оставалось всего несколько месяцев до конца трехлетнего "срока". У него на стенке, около кровати, висела табличка с обозначением дней. Словно у институтки перед выпуском. Каждое утро он вставал и радостно зачеркивал один день.
– Девяносто два осталось.
– Да вы какие дни-то зачеркиваете? Прошедшие?
– Нет, наступающий. Так скорее как-то. Все равно, - встал, уже день начался, можно его зачеркнуть. Веселее, что меньше дней остается!
До такого малодушия можно дойти!
Конечно, не от таких людей можно требовать, чтоб они интересовались бытом каторги, вникали, сообразно с законом, или несообразно ни с какими законами правят надзиратели каторгой.
– А пропади она пропадом, вся эта каторга и надзиратели!
На Сахалин в служащие попадают, конечно, и не плохие люди. Но полное бесправие, царящее на острове, населенном людьми, лишенными "всех прав", развращает не только управляемых, но и управляющих. У Сахалина есть удивительное свойство необыкновенно быстро "осахалинивать" людей. Жизнь среди тюрем, розг, плетей, как чего-то обычного, не проходит даром. И многое, что кажется страшным для свежего человека, здесь кажется таким обычным, заурядным, повседневным.
– Вы куда, господа, идете?
– остановила нас с доктором жена помощника начальника округа, очень милая дама.
– Ах, арестантов пороть будут? Так кончайте это дело скорее и приходите, я вас с самоваром ждать буду.
Меня била лихорадка в ожидании предстоящего зрелища, а она говорила об этом так, словно мы шли в лавочку папирос купить. Сила привычки, - и больше ничего.
Нет ничего удивительного, что сахалинские дамы ведут престранные, на наш взгляд, салонные разговоры. Вы делаете визит супруге служащего, и между вами происходит такого рода обмен мыслей:
– Вот вы сами видите каторгу, - говорит дама очень любезно.
– Согласитесь, что телесные наказания для нее необходимы.
– А если бы попробовать...
– Ах, нет! Без дранья с ними ничего не сделаешь. Каторга удивительно как распущена. Решительно необходимо, чтобы кого-нибудь, для примера другим, повесили.
– То есть, как это? Так-таки "кого-нибудь"?
– Да, чтоб другим не повадно было! А то просто боишься за мужа. Вдруг ножом пырнут, что это им стоит?
Но к женам служащих, женщинам, по большей части, мало развитым, мало образованным, мы не в праве предъявлять особых требований. Они могут иметь и куриные мозги.