Сахалин
Шрифт:
– Ты чего ж ему, - спрашиваю потом "поддувалу", - баланду подаешь, чтобы плевал, да хлеб, чтоб по полу валял! Знаешь, что он при деньгах кочевряжится и кроме своего ничего не ест. И подавал бы ему сразу колбасу с белым хлебом.
– Нешто можно?
– даже испугался поддувала.
– Не приведи Господи. "Ты это что же?
– сейчас спросит.
– Кто я такой есть? Арестант я, иль уж нет?" - Арестант мол.
– "А если я арестант, почему ж ты мне арестантской пищи не подаешь? А? Может, я не погнушаюсь, есть буду? Почему ты,
А то в другой раз послали как-то одного "игрока" в тайгу на работу. Отвертеться никак не удалось. Так он на товарище-"жигане" с полверсты верхом поехал. Нанял и поехал.
– У меня, - говорит, - ноги болят.
Жиганы
Беда, однако, когда такой "игрок" продуется в конец и превратится в "жигана". "Жиганом" на каторге вообще называется всякий бедный, ничего не имеющий человек, но, в частности, этим именем зовут проигравшихся в пух и прах "игроков".
Вот когда каторга "наверстает свое". И нет тогда меры, нет конца издевательствам над человеком, лишившимся всех своих друзей, поклонников, защитников, прихлебателей и покорнейших слуг. Каторга не знает пощады и не имеет жалости.
Когда "жиган" продул уж все: деньги, одежду, свой труд за год вперед, пайку хлеба за несколько месяцев вперед, - с ним играют или на место на нарах, или на баланду. Ни то ни другое не нужно ровно никому, - играют просто для унижения.
– Черт с тобой, промечу тебе, псу. Аль-бо три копейки, аль-бо три дня на полу спать будешь!
Или:
– Аль-бо трешница (3 коп.) твоя, аль-бо с голоду дохни, неделю без баланды, не пимши, не жрамши, сиди.
Захожу как-то в тюрьму перед вечером, когда все уже улеглись. Смотрю, - один арестант в проходе около нар на полу лежит. Увидя меня, вскочил, полез на нары. Сосед не пускает.
– Стой! Куда лезешь? Нет, ты на полу лежи!
– Черт! Дьявол! Видишь, барин!
– Нет, ты и при барине лежи. Пусть барин видит, какая такая ты тварь есть на свете. Лежи!
Арестант стал около нар.
– Нет, ты ложись!
– послышалось среди смеха со всех сторон.
– Неча вставать. Барин сказал, что ничего, при нем можно лежать! Ты и лежи, как лежал.
– Место проиграл, что ли?
– спрашиваю.
– Так точно, продул, пес, а теперь и моркотно.
– Во сколько место шло?
– Шло в трешнице, да я и целкового не возьму.
– Получай три!
– Вот, уж это зачем же! Мне своя амбиция дороже трех целковых ваших стоит.
Видимо, выигравший "уперся": ничего в таких случаях с арестантом не
– Проиграл - и плати. Валяйся на полу. На то игра! А не хочешь платить, - встряска!
За неуплату тюрьма "накрывает темную", то есть бьет без пощады, причем бьют решительно все, и те, кто в игре не был заинтересован.
– Это уж верно! Это так!
– послышалось кругом.
– Порядок известный! Встряска!
– Ложись, что ль, дьявол!
И "жиган", под хохот всей тюрьмы, лег на пол, на котором было чуть не на вершок липкой, жидкой грязи.
Тюрьме скучно, - она и рада маленькому развлечению.
А ведь этот "жиган" пришел в тюрьму за то, что задушил из ревности свою жену. В его душе когда-то носились бури. Он чувствовал и любовь, и ревность, и горькую обиду. Как вам нравится "Отелло" в такой обстановке!..
Захожу в тюрьму в обеденное время. Обед был уже на исходе. "Поддувалы" побежали в куб за кипятком, заваривать чай. Кто еще доедал, кто прятал на вечер оставшиеся кусочки хлеба, кто ложился отдохнуть.
– Ну, теперь, братцы, "жигана" кормить. Выходи, что ль! Иль апекита нет?
С нар поднялся человек, с которого смело можно было бы рисовать "Голод". Ничего, кроме голода, не было написано в глазах, в бледном, без кровинки, синеватого цвета, лице, во всей это слабой, обессиленной фигуре. Это был "жиган", вторую неделю уже проигрывающий даже свою баланду. Дней десять человек не видал крошки хлеба и питался только жидкой похлебкой, "баландой". И как питался!
Многие даже приподнялись с места. Тюрьма предвкушала готовящуюся потеху. Особенно это было заметно на лице одного паренька. Видимо, человек готовился выкинуть над "жиганом" что-то уж особенное.
"Жиган" подошел к первому сидевшему с краю, молча поклонился и стал. Тот с улыбкой зачерпнул ему пол-ложки баланды и дал. "Жиган" хлебнул, поклонился снова и подошел к следующему.
Это был типичный "Иван", лежавший в величественной позе на нарах.
– "Жиганам" почтение! Обедать, что ли, пришли?
– Так точно, Николай Степанович, полакомиться!
– с низким поклоном отвечал "жиган".
– Тэк!.. Ну, а скажи-ка нам, чего бы ты теперь съел?
"Жиган" постарался сделать преуморительную улыбку и отвечал:
– Съел бы я теперь, Николай Степанович, тетерьки да телятинки, яичек да говядинки, лапши из поросятинки, немножечко ветчинки, чуть-чуть свининки, с хреночком солонинки. Слюна бьет, как подумаю!
Тюрьма хохотала над прибаутками. "Иван" обмакнул в баланду ложку и подал "жигану".
– На, лижи!
"Жиган" открыл рот.
– Ишь, раскрыл пасть! Ложку слопаешь! Нет, ты язычком, с осторожностью!
"Жиган" слизнул прилипший к ложке кусочек капусты.