Сахар на дне
Шрифт:
Дождь закончился, ветер стих. Погода установилась изумительная. Я глубоко вдыхаю запах мокрой листвы и прислушиваюсь к чириканью птиц в саду вокруг госпиталя. Почему мы так редко обращаемся к природе? Не зря же многие древние труды говорят, что исцеление вокруг нас, стоит лишь протянуть руку.
— Отличная погода, не так ли?
Я вздрагиваю от неожиданности, но ещё больше от самого голоса. Распахиваю глаза, уставившись на сводного брата. Он расслабленно стоит под соседним деревом. Светлые свободные больничные брюки и белая футболка резко контрастируют с руками, обвитыми чёрными татуировками. Повязку с головы уже сняли, оставив только накладку на глаз. Шевцов курит, стряхивая пепел себе под ноги.
— Тебе ещё нельзя выходить, зачем ты… — во рту сразу становится сухо.
— Ты сказала, я могу ходить.
— Да, — теряюсь почему-то, — если очень нужно…
— Вот мне и нужно.
Я смотрю, как его губы выпускают сизый дым, цепляю взглядом дёрнувшийся кадык. Алексей берёт сигарету в другую руку, а эту засовывает в карман. Упругие мышцы перекатываются под футболкой, напрягаются.
Господи, почему мой мозг так фрагментарно режет картинку перед глазами? И почему я просто спокойно не могу смотреть Шевцову в лицо. Отвожу глаза, как только наталкиваюсь на тёмный взгляд. И куда отвожу? Ещё хуже. Что он подумает?
— Голова не кружится, не тошнит? Ты ещё и куришь, — пытаюсь собрать расползающиеся мысли.
— Бестолочь, прекрати. Хватит твоих докторских штучек, — нетерпеливо прерывает он меня.
— Я твой врач, один из них, — проглатываю оскорбительное прозвище. — И несу за тебя ответственность.
— Со мной всё прекрасно, — резкий ответ.
И тут меня сзади обнимают тёплые знакомые руки, но я испуганно дёргаюсь.
— Привет, — говорит Саша и целует меня в висок. Но смотрит на Шевцова.
Спиной я чувствую, что Терентьев напрягается.
— Твой пациент?
Я выворачиваюсь из Сашиных объятий, становясь между парнями. Ситуация знакомая, и я снова чувствую себя маленькой неуверенной девочкой. Я помню, как в тот раз парни смотрели друг на друга. Но сейчас всё изменилось.
— Это мой брат Алексей. И да, он сейчас проходит лечение в нашем госпитале.
Мужчины снова смотрят друг на друга. Саша напряжённо, а Шевцов… Шевцов смотрит так, как смотрел всегда — с яростью, с ледяным превосходством и хмурой враждебностью. Как и в прошлый раз, он не протягивает руки и даже не произносит ни звука.
Пауза затягивается и мне становится неловко.
— Лёш, тебе пора уже в палату, там медсёстры сейчас будут манипуляционный обход делать, — мой голос тоже напряжён, и лёгкое дрожание выдаёт это.
Шевцов выбрасывает в урну недокуренную сигарету и молча уходит. Мне бы с облегчением выдохнуть, но как-то всё слишком легко прошло.
— Итак, брат.
Я разворачиваюсь к Саше, пытаюсь улыбнуться, но выходит натянуто.
— Да. Сводный. Это сын Виктора.
— Я его помню.
Мне не нравится, когда Терентьев так на меня смотрит. Будто я сделала что-то плохое, а он, как оскорблённая сторона, меня распинает.
— И где мои роллы? — пытаюсь перевести тему, улыбаюсь.
— Держи. Приятного аппетита.
Саша всучивает мне пакет и, развернувшись, уходит. А я даже не хочу его догонять. Почему? Что не так я сделала? Поэтому просто стою, пока не слышу щелчок турникета. А потом выбрасываю опротивевший пакет в ту же урну, откуда дымит окурок, брошенный Шевцовым.
7
За четыре дня, пока мы с Копыловой и другими интернами были на обязательном лекционном минимуме в академии, ничего кардинального не произошло. Зоя Ивановна выписала двух моих пациентов, но оформлять их карты, естественно, оставила мне. Чем я сейчас и решила заняться.
С обходом получилась накладка. Провести беседу с Шевцовым мне не удалось, потому что, как сказала медицинская сестра, он был на беседе со своим лечащим хирургом. Сказать честно, я даже обрадовалась, хотя и понимаю, что встреча неизбежна. Но зато могу спокойно поработать без излишних нервных потрясений, потому что иначе после встреч с моим сводным братом и не бывает.
— Привет, трудоголик! — Лиза вплывает с контейнером в нашу ординаторскую. — Может, хоть тут поедим вместе, а то времени совсем нет. Отстой!
— Да, заходи, конечно. Наши почти все в кафетерий ушли на обед, а мне надо закончить истории.
Копылова плюхается на диван и открывает свои припасы. У меня тоже сегодня полезная пища — яблоко и варёное яйцо. Ну, если честно, я просто не успела приготовить что-то более сытное, чтобы взять с собой.
Лизка аппетитно хрустит морковкой, рассказывая о своих пациентах, ну и о Миронове, конечно.
— Ты прикинь, он меня на кофе пригласил.
— Мм, а ты что? — грызу яблоко, не отрываясь от своих записей по пациенту.
— Ну а что я? Согласилась, конечно, — Лиза ослепительно улыбается. — Ну не прямо сразу…
Её прерывает громкий стук в дверь, от которого мы обе вздрагиваем. И не дождавшись разрешения, дверь распахивают. На пороге появляется мой сводный брат.
— Привет, — он быстрым шагом подходит ко мне. — Подпиши.
На стол передо мной ложится форменный бланк.
— Молодой человек! — первой отмирает Копылова. — Это ординаторская, и…
С абсолютно беспристрастным выражением Алексей подходит к Лизке и, ухватив её за локоть, спроваживает за дверь, что-то буркнув на прощание. А я так и сижу с открытым ртом, не зная, как на это реагировать.
— Подпиши, — Шевцов снова возвращается к моему столу.
Я опускаю глаза на бланк, который Алексей поверх всех документов положил мне на стол.
— Это… выписка? — смотрю удивлённо. — Но ты меньше недели провёл в госпитале. Я не могу её подписать.
— Можешь.
— Тем более, что твой основной врач — хирург. Палыч в жизни так быстро не выпишет пациента.
— Уже выписал, — Шевцов кивает на печать и подпись Герасимова, а я не верю своим глазам.
Не знаю, как Алексей убедил Степана Павловича спустя шесть дней после операции выписать его, но размашистая подпись и печать в выписном бланке являются неоспоримым фактом.