Сахар на дне
Шрифт:
— Но что случилось? Почему ты так торопишься?
— Надо так.
— И это всё? — я складываю руки на груди, тем самым показывая, что не стоит мною помыкать. — Просто «так надо»? Ты ещё не оправился после травмы. И я не могу тебя выписать. Что ты делаешь?!
Моя профессиональная бравада, видимо, здорово утомила Алексея, потому что он, хмыкнув, отодвинул меня вместе с креслом и дёрнул ящик стола. Потом вытащил оттуда мою печать.
— Лёша!
Скрутив крышечку, сделал оттиск на своей выписке, а потом резко придвинул меня обратно и наклонился сверху, поставив ладони на столешницу с обеих сторон. Мне пришлось немного склониться к столу, чтобы не упираться ему макушкой в подбородок.
— Подписывай.
Он сказал это тихо, но только идиот бы не расслышал угрозу. Или идиотка. Такая, как я, например.
— Знаешь, — шиплю в ответ, — я могу позвать сейчас санитаров. Они тебя скрутят и привяжут к постели. А потом накачают успокоительным.
— Знаешь, — Шевцов наклоняется к самому моему уху, и от его голоса волной окатывает мурашками. — Я ведь потом тоже могу скрутить тебя, бестолочь, и привязать к постели. Только накачивать уже буду не успокоительным.
От такой недвусмысленной угрозы я вся вспыхиваю и просто каменею, не нахожусь, что ответить. Понимаю, что Шевцов не просто не изменился, он стал в разы хуже и опаснее. Раньше Лекс был своенравным циничным мальчишкой, а теперь передо мной взрослый мужчина, признающий только собственные границы. И где они в его понимании — я понятия не имею. Он играет со мной сейчас как кот с мышью, готовый прихлопнуть в любой момент.
— Подписывай, — снова рычит сквозь зубы.
Дрожащими руками я хватаю ручку и быстро ставлю росчерк возле печати. Только бы он скорее выпустил меня из опасного плена своих рук и ушёл, чтобы я смогла спокойно вдохнуть. Маленькая девочка во мне снова хочет сбежать к себе в комнату, запереть двери на все замки и укрыться с головой одеялом.
— Спасибо, сестрёнка, — Шевцов выхватывает листок и улыбается как ни в чём не бывало, только смотрит так же зло.
— Ты должен будешь явиться через неделю для психиатрического освидетельствования.
Господи, ну почему мой голос так дрожит? Что же я за тряпка?
— Обязательно, — бросает Шевцов и скрывается за дверью.
Я закрываю глаза и роняю голову на стол. Это настоящий провал. Я позволила пациенту манипулировать мной. Да что там пациенту. Я снова позволила своему сводному брату указывать мне, распоряжаться собой так, как он того пожелает. Сделала всё, как он сказал. И как мне после этого чувствовать себя, как говорила мой психолог, уверенной и сильной хозяйкой своей жизни?
В дверь тихо проскальзывает Копылова с бледным лицом и так и не доеденной морковкой.
— Что это было? — поражённо выдыхает она.
— Мой подростковый кошмар, — стону, не поднимая головы.
— И это в него ты была влюблена?
Сердце отдаёт давно затаённой болью. Именно в него. Злого и жестокого, своенравного и решающего за всех и вся. И таким он и остался.
— Ты прости, я просто растерялась, — Лиза подходит ближе и кладёт мне руку на спину. — Всё произошло так внезапно. Он просто вытолкал меня и сказал, что если сунусь — шею свернёт. А потом и дверь захлопнул. Может, надо было кого-то позвать?
— Нет! — испуганно смотрю на подругу, вспомнив угрозу. — Пусть катится на все четыре стороны.
8
Лекс.
На, сука, выкуси!
Я сбиваю треногу гранатомёта и шустро его пакую. Съёбываться надо быстро. И желательно максимально незаметно.
— Шевцов, блядь, ты совсем охренел?! — орёт Феликс, когда я запрыгиваю в машину. — Ты вышел за пределы наших огневых позиций! Ты подставился!
— Я случайно.
— Не пизди! В следующий раз под трибунал пойдёшь.
Ага. Как же. Очень страшно. Феликс — хороший командир, но слово «трибунал» ему просто нравится как звучит. И на этом всё. Да никто же и не ослушался его. Так, просто метр туда, метр обратно.
— Тебя оттуда достать могли! — не унимается.
Скидываю противошумки и засучиваю рукава. Жарко как в аду. Хотя, мы и есть в аду.
Когда до вертолёта оставалось доехать всего ничего, прогремел взрыв. И я помню только как экран вдруг окрасился в красный, и стало подозрительно тихо. Очень. Нет, звуки были, я чувствовал, как они вибрировали, но не слышал. А потом были боль и темнота.
И в следующий момент я подумал, что меня глючит. Бестолочь сидела вся в белом напротив и смотрела на меня. Сперва я решил, что сдох, и за мной по ошибке прислали не чёрта, а ангела. Потом понял, что всё же жив и снова вижу малявку во сне. Но самым удивительным было то, что она оказалась настоящая.
Это понимание не лезло ни в какие рамки. Ладно, я жив. И даже снова в России. Но… она?
Через столько лет и тщетных попыток выкинуть эту девчонку из головы. Когда получилось запечатать сердце, стереть в пыль воспоминания о её запахе и вкусе. Когда лишь оставалось ненавидеть грёбаные сны и радоваться им, где я мог делать с бестолочью всё, что только врывалось в мой извращённый мозг. Когда я столько раз твердил, что мне похуй на неё, что уже сам себе поверил.
Сидела там в своём коротеньком халатике, сжавшись в комок. Напряжённая, как струна, будто увидела призрака. Хотя я для неё и есть призрак из прошлого. А потом начала нести всякую ересь. Хотелось встать и заткнуть её маленький рот.
А потом ещё этот рафинированный. Я его узнал сразу. Он напетушился, как только увидел меня. Узнал. И сразу попытался пометить территорию — распустил свои клешни на бестолочь.
Да и хер с ним. И с ней. Совет да любовь, блядь.
Выплываю из дремоты. Не лёгкой и приятной, а какой-то вязкой и тягучей. Душно и хочется пить.
— Какого хера?
Липкое женское тело льнёт, закинув на меня ногу. Кто это и почему она лежит в моей постели?
— Ммм… Давай ещё поспим, — слышу хрипловатый голос. Понятия не имею, кому он принадлежит.
— Не, подруга, ты и так задержалась.
Девушка потягивается и садится. В свете ночника вижу, как кривит надутые губы.
— Лекс, ты козёл, ты это знаешь?
— Давно уже. Шевелись, я спать хочу.
— Каким был, таким и остался.
Я хмыкаю. Первый раз её вижу, а она назвала меня по прозвищу.