Сахарные барашки
Шрифт:
— А другие птицы разговаривать не умеют, — добавляю я.
— Умеют! И аисты разговаривают. Знаешь, они так клювом: кап, кап, кап… А собаки умеют читать, и наша кошка читает, и ваша, и Кудокасов Жеюрис тоже читает…
По словам Симукаса выходит, что собаки и даже овцы умнее нас.
Уже поздний вечер. Тени, падающие от коров и домов, растягиваются по всей деревне, и мы с Симукасом решаем разжечь на следующий день костер, а чтобы было больше дыма, уже с вечера запасаемся сырым мхом.
И сегодня у меня перед глазами стоит этот вечер. Симукас бежит по клеверу,
— Смотри! Я еду на велосипеде. Трю-трю!
Симукас бежит и прыгает то на одной, то на другой ноге — так он изображает езду на велосипеде. Некоторое время я вижу его, потом голова его теряется в темных волнах клевера. На небе, в том месте, куда спускается солнце, долго еще стоят тянущиеся ввысь длинные красные пальцы. Я смотрю на запад, прислушиваюсь к плывущим, поглощающим все вокруг звукам, вижу, как в облаках поднимается огромный охотник, а за ним собака. Мне делается страшно. Я бросаюсь к матери, которая доит корову, и испуганно шепчу:
— Мама, мама…
— Что, деточка, что?.. Вот за день набаловался, наплясался, а теперь… Сейчас я пригоню коров, ступай домой, — говорит она, и теплое пахучее молоко тонкими белыми струйками грустно поет в подойнике.
Огромный охотник идет по облакам, взбирается на самое небо. Густая темнота заволакивает мне глаза. Я хочу показать матери охотника; прижимаясь к ней, обхватываю обеими руками ее голову и говорю дрожащим голосом:
— Мама, смотри, какая собака на небе… Она разорвет Симукаса…
— Деточка, да ты уже спишь… Ступай домой, ступай, я сейчас вернусь.
Но я боюсь даже двинуться с места. Мать поворачивается к западу, на ее лице вспыхивает последний луч заката. Охотник идет прямо на нас. Я начинаю дрожать. И когда мать, подоив, распутывает корову, я бегу рядом с ней, вцепившись в ее юбку и спрятав голову в ее подол. Я не хочу смотреть на этот страшный и грустный вечер.
Прошел год. Мы с Симукасом подросли и зимой стали ходить в школу, которую открыли в нашей деревне. Следующей осенью мы думали закончить первое отделение и поговаривали о книгах, которые нам придется прочесть. Раньше мы горевали, что солнце спускается в колодец кубренского имения, но по дороге в школу убедились, что за имением опять тянутся луга и леса и что мир стал больше, чем был в прошлом году.
Давно уже нас манила к себе ветряная мельница, которая вертела крыльями за долиной, на западе. Мы никогда не были и в городе, о котором так много мечтали. Симукас был уверен, что в городе можно купить все, что только захочешь, чего только душа пожелает. В городе, как казалось Симукасу, от одного дома к другому протянуты веревки, а на них болтаются калачи, бублики и косы. Торговцы сидят на крышах, а внизу ходят покупатели и торгуются.
Мне город казался немного иным. Я его представлял себе обольстительно пахучим. Когда мать или отец возвращались из города и разворачивали покупки, в комнате так вкусно пахло, что я не раз брал коробочки из-под перца, сахара, дрожжей или квасцов и прятал под кровать. Потом я жадно принюхивался к ним, закрывая глаза, и представлял себе город.
Дядя Каспарас, который бывал в Вильнюсе, рассказывал, что видел в городе стеклянные дома. Эти стеклянные дома часто мерещились мне. Я даже несколько раз видел их во сне.
Но вот мы с Симукасом настолько выросли, что уже не боялись заблудиться в кустах, не боялись отходить от дома до такого места, откуда виднеются только крыши наших изб, и решили самостоятельно совершить путешествие.
Однажды, никому ничего не сказав, только попросив дядю Каспараса попасти вместо нас скотину, мы, босые и без шапок, двинулись в сторону города.
К полудню небо прояснилось. В воздухе летает белая нежная паутина, в которой кружатся крохотные паучки. Вскоре метлицу, репейник и можжевельник опутывает тонкая, колышущаяся от легкого ветерка сетка. Кажется, в этот день пауки справляют свою свадьбу. На наших босых ногах появляется шелковая обувь, а маленькие паучки снуют от стебелька к стебельку, от травинки к травинке, протягивая свои нити. Они так бойко работают, что все вокруг покрывается серебряной тканью, нити ее путаются у нас в волосах, на ресницах и обвиваются вокруг шеи.
Но это нас не интересует! В кармане Симукаса, в маленькой коробочке из-под мази, звенят три монетки. Эти деньги ведут нас в неизвестный город. Чего только не мечтаем мы на них купить! Нам кажется, что за такие деньги можно приобрести по гармошке, по велосипеду, даже по самолету. В городе должно быть все. Но прежде всего мы решаем купить сахарных барашков.
— Если бы ты был королем, что бы ты сделал? — спрашивает Симукас.
— Я… я купил бы велосипед и сто голубей, и мне не надо было бы пасти коров, пусть бы им осталось все молоко…
— И я бы купил велосипед.
Немного постояв в раздумье на перекрестке, мы пускаемся дальше по накатанной дороге. Оглянувшись, мы видим вдали поля нашей деревни. Далеко-далеко стоят наши избы. Я даже различаю на холмике своих коров, а Симукас, взобравшись на пригорок и вглядевшись, замечает свою Предводительницу, которая как будто плывет по пастбищу. Она крохотная-крохотная, как паук, и рога у нее блестят на солнце. Чтобы лучше видеть, мы прикрываем глаза ладонями.
Теперь что ни шаг — перед нами открываются невиданные картины. Там, вдали, краснеет большой дом усадьбы, потом мы видим огромный пруд, на нем много гусей. По дороге мы встречаем незнакомых людей. Одним мы кланяемся еще издали, от других прячемся в траву.
Из одной избы, стоящей у дороги, выбегает небольшая черная собачка и, как бешеная, кидается на нас. На минуту мы замираем от страха — может быть, нам вернуться обратно? — но из избы выбегает баба и успокаивает:
— Не бойтесь, дети. Она не кусается. Идите себе, идите!
И правда, собачка, немного полаяв, виляет хвостом и так к нам ластится, что даже дает себя погладить.
— Сабалюк, Сабалюк, идем в город! — говорит ей Симукас, и собака следует за нами.
Должно быть, ее и на самом деле зовут Сабалюк, потому что она довольно долго бежит за нами. Потом, повалявшись в дорожной пыли, отстает.