Сахарные барашки
Шрифт:
В этот день Сивка постиг большую науку: он узнал о вещах, летающих и стоящих на месте, о солнце, которое скатывается и оставляет темноту, о воде, на которой не растет трава…
Сивка ни минуты не мог постоять спокойно. Вот он впервые видит собаку и, поводя ушами, гоняется за кудлашкой до тех пор, пока та, обозлившись, не кидается на него. Тогда жеребенок со ржаньем, едва касаясь земли, пускается на поиски матери.
На следующее утро, заметив впряженную в телегу пару вороных лошадей, забыв все на свете, Сивка бежит навстречу новому развлечению. Старая кобыла теперь не может пастись спокойно, она озабоченно ржет и непрестанно должна его разыскивать.
Вот, отстав от чужих лошадей, сын ее запутался в развешенных на берегу озера сетях. В нескольких местах Сивка разодрал сеть, и человек не избил его только из снисхождения к его юному возрасту. Тут не помогают ни просьбы, ни угрозы матери. Глядишь, а он, как настоящий озорник, уже опять что-то задумал. Увидев, как легко перескакивает Сивая через забор, и он туда же — пытается перемахнуть на ту сторону. Но передние ноги его успевают перепрыгнуть, а сам он тяжело повисает на изгороди. Подбежавший с сыном хозяин, ворча, снимает его. Из-за этого легкомысленного поступка Сивке потом несколько дней приходится отлеживаться в хлеву, пережидая, пока заживут раны и молодая исцарапанная кожа снова затянется белой шерсткой.
Много бед претерпел жеребенок, прежде чем понял, что репейник — не клевер, что шерсть у барана не такая, как у свиньи. Однажды он чуть было не искалечил себе мордочку, попробовав покатать в огороде ежа, другой раз сунул голову в муравейник, а когда он подошел было почесать бок об улей, на него напали пчелы. Уже в первые дни своего детства Сивка, очутившись на лугу, захотел поиграть с бараном, однако твердолобый не любил шуток и, разбежавшись, так хватил в бок жеребенка, что у того искры из глаз посыпались.
Хозяин, наблюдая за проделками сосунка, с гордостью говорил жене, что их жеребчик — хороших кровей, это сразу видать.
Сивка многое унаследовал и от матери, которая помогала ему переносить неудачи и первые жизненные беды.
Жеребенок рос быстро. Пришло время, когда у матери иссякла последняя капля молока и Сивка попробовал щипать траву. Скоро он сбросил свою первую шерсть. Она клочьями оставалась на углу избы, о который он любил почесываться, на коре деревьев, на заборах. Первый пушок сменился шерстью настоящей, серьезной лошадки — жесткой, густой, еще более лоснящейся, с проглядывающими в ней розоватыми пятнышками. Грива, как у настоящего кавалера, падала Сивке на глаза. Когда он бежал, ветер колыхал ее, как флаг.
Детство у лошадей короткое. Неподалеку от своей усадьбы хозяин Сивки прикупил участок земли и начал готовиться к севу.
Пришло время надевать на жеребенка сбрую и запрягать его в телегу.
Сивке, который, очевидно, надеялся всю свою жизнь прорезвиться на лугу, пощипывая траву и разглядывая окружающий его прекрасный мир да вдобавок ежедневно получая от пастухов хлеб, все эти новшества очень не понравились.
Для начала хозяин решил посадить на спину Сивке своего малыша и прокатить его верхом. Затея кончилась тем, что жеребец, не выказывая ни малейшей охоты покориться воле человека, немедленно сбросил с себя непривычное бремя.
Сивка кинулся было искать защиты у матери, но чем она могла ему помочь, когда у человека были такие сильные руки и такие крепкие путы! Она сама почти не знала детства и очень рано познакомилась с упряжью. Такая же судьба ждала и ее дитя.
Пришла весна. Земля разбухла. Голосистые птицы возвестили о приближении туч, несущих грозы и освежающие ливни. Как лошадь, которая сбрасывает прошлогоднюю шерсть, человек скинул зимнюю одежду и стал готовиться к полевым работам.
Ростом Сивка уже догнал мать. Грудь его и бока казались достаточно выносливыми, Сивку уже не могли удержать и двое мужчин. Жеребцу была куплена упряжь. Он долго брыкался, пока удалось его впрячь — сначала в телегу, потом в плуг.
Первый рабочий день показался новичку длинным-длинным, он уж думал, что это мученье никогда и не кончится. Ему и раньше приходилось тащить с матерью воз и сидящего на возу человека, но для Сивки это было нетрудно, — ведь колеса из рытвин вытягивала старая кобыла, с неизменным упорством и терпением перенося удары кнута. Мать Сивки тянула плуг терпеливо, задыхаясь, пригнувшись к земле. Она давно привыкла не противиться хозяину, и кнут был ее ежедневным спутником.
Когда солнце поднялось выше, влажные борозды пашни засветились каждой росинкой, пылая и переливаясь, как волны на Вере.
Чем дальше, тем все больше уставал Сивка. Куда девалась его прыть! У него уже не было ни желания, ни силы двигаться. Повесив голову, терпеливо брел он по большому топкому полю вперед-назад, вперед-назад. Когда ему приходилось шагать против солнца, глаза его обжигали жаркие лучи, слепни и оводы тучей садились ему на спину, липли к бокам, обжигали кожу. Маленькие блестящие синие мушки, как горячие угольки, залетали ему в глаза, выжимая едкие слезы. А за каждый неудачный шаг, за каждую остановку человек сзади нахлестывал его кнутом.
Но сейчас даже эти безжалостные удары кнута были для жеребца единственным спасением от оводов и мошкары.
Еще час, еще — и Сивке уже кажется, что больше он не выдержит.
Отдых пришел не скоро, но он принес животному истинную радость. Какое это было счастье, когда вспотевший человек повесил свою рубаху на дерево, выпряг Сивку с матерью из плуга и повел к озеру!
До сих пор Сивку водили туда только на водопой, а сейчас хозяин погнал его далеко-далеко в воду, и когда, впервые оторвавшись от дна, Сивка поплыл, он понял всю благодать купанья.
Холодная, свежая вода струилась между ногами, под животом, омывала искусанную, окровавленную кожу, прогоняла усталость.
Старая кобыла, сделав несколько кругов по озеру, уже вышла на берег и каталась в песке.
Сивка плавал долго, до тех пор, пока не отдохнул каждый его мускул и не ожило его сердце. Тогда только, понукаемый хозяином, он нехотя выбрался на берег.
На его светлой шерсти, на хвосте, на щеках дрожали прозрачные капельки воды. Сивка весь казался серебряным. Словно памятник силе и юности, стоял он на берегу, радостно любуясь своим отражением в гладком зеркале озера.