Сахарные барашки
Шрифт:
— Во, гляди! Мельница! — кричим мы оба в один голос, увидев выступившие из-за кустов крылья мельницы и кровлю, похожую на шапку.
К мельнице мы бежим стремглав. Земля вокруг нее истоптана копытами лошадей, изъезжена колесами телег, а трава вся белая от мучной пыли.
Мы собираемся уже подняться по лестнице, посмотреть, как устроены жернова и шестерня, но на дороге показывается человек, который шагает прямо к мельнице.
— Немец! — кричит Симукас, и мы стремительно бежим прочь.
Мы
Как только мы добираемся до дороги, человек тоже сворачивает за нами, а когда мы, испугавшись, пытаемся вернуться к мельнице, человек, словно нарочно, тоже направляется к ней.
Теперь нам понятно: это действительно тот самый немец, и он решил нас поймать. Только в чем же наша вина перед ним? Однако решать этот вопрос нет времени, мы бросаемся в рожь. Приложив ухо к земле, слушаем.
— Прошел уже?
— Громко не разговаривай! — толкает меня локтем Симукас.
Так, почти не дыша, высидев с добрый час, мы наконец на четвереньках выползаем на дорогу. Поднимаем головы, и — о ужас! Человек стоит в нескольких шагах от нас и ждет. На нем длинный черный пиджак и мешок за плечами.
Мы оба теряемся, не знаем, что делать.
— Ну, Антунук, отец дома? Теленка все еще не продали? — спрашивает человек, оборачиваясь к Симукасу.
Нас очень удивляет то, что он одного из нас называет Антанукасом. Но, как видно, это совсем не мельник, и Симукас отвечает:
— Мы не топтали рожь… Мой отец Андрионас, и он не из этой деревни.
— А у нас есть теленок на продажу, — осмелев, говорю я. — Идите прямо-прямо по дороге, и вы найдете маму…
Больше он ни о чем нас не спрашивает, только, вынув маленькую коробочку, нюхает табак и, отходя от нас, чихает так громко, что даже мешок соскальзывает у него с плеч.
— Это купец, — решает Симукас. — Раз чихает от табака, значит, купец.
— А для чего ему нюхать табак? — спрашиваем мы друг друга и смотрим на удаляющегося незнакомца.
Вскоре страх проходит, и мы опять смело выходим на дорогу. Наших изб уже не видно, их давно заслонили холмы и луга чужих деревень. Сердце у меня сжимается, словно я навеки лишился родного края. Я так долго думаю об этом, что чувствую, как тяжелеют мои ноги. Мне хочется домой, но Симукас смело шагает вперед, он даже поет:
Вышел отец в лес, в лес!..Я опять оборачиваюсь в ту сторону, где должны быть наши избы, и, отстав от Симукаса, говорю:
— Лучше вернемся домой…
Симукас останавливается, потом нагибается, выковыривает что-то из земли и говорит:
— Ступай! Я один пойду! — и встряхивает жестяную коробочку с деньгами. — Куплю сахарных барашков и сам все съем… А на другие две монетки куплю гармошку…
Я
— А ты мне и не нужен! — говорит он, снимает пиджачок, перебрасывает его через плечо и бежит под гору.
Я сижу и глотаю слезы. Симукас исчезает из виду, потом, снова поднявшись на новый холм, кричит мне, махая пиджачком:
— Город! Беги сюда скорей! Вот так красота!
И я тороплюсь к Симукасу, думая, что это чудо, появляющееся только на один миг, как молния, летней ночью прорезывающаю небо. Вдали, за верхушками деревьев, я вижу белую башню. А богатства какие в городе! Как ты обрадовал нас, город, и какой от тебя исходил приятный запах!
Но ненадолго!
В нашей жизни было много чудес, много странных снов, обманчивых видений, их трудно было постичь детскому уму. На каждом шагу нас ждала опасность. Каждое дерево, каждый пень, даже поросший мхом камень мог стать препятствием на нашей дороге, мог обернуться в злого, живого врага.
Кто бы мог подумать, что через несколько лет из спокойных цветущих вод Немана, которые так манят к себе в жаркие летние дни, выступит красный остров, к которому поплывет один из наших друзей и уйдет на дно реки…
Кто бы мог тогда сказать нам, что не все ягоды съедобны, что в лесных кустарниках зреет волчья ягода, от которой в горле становится сухо, маленьких детей рвет, и они заболевают, что в лесу часто вырастает под ногами злой гриб мухомор.
А мы с такой жадностью хватали все, торопясь все достать, схватить руками, попробовать на вкус.
На этот раз город нас обманул — он растаял и словно провалился сквозь землю. Мы остались стоять, одинокие, как два пальца.
…Солнце давно уже клонится к западу, мы боимся наступающей ночи.
Симукас хмурится.
— А может, это был совсем и не город, — поглядывая на друга, говорю я. — Пойдем домой… Не надо мне никаких сахарных барашков.
Симукас не возражает. Волоча ушибленную ногу, он послушно поворачивает назад.
Когда мы подходим к мельнице, солнце становится красным и большим — в полнеба. Запад весь горит, заревом затянуло весь тот край, где нам только что почудился город.
Когда мы, потные, запыленные, со сбитыми до крови ногами, различаем наконец в сумерках свои родные крыши, то начинаем приплясывать от радости. Нам кажется, что мы расстались с ними много лет назад.
— Вот наше гумно! А это клеть… Я все вижу! Во, дымит, должно быть, ужин варят! — кричит Симукас, вытирая слезы.
— А это — наша крыша!.. Нет, наша деревня красивее, чем город. И лучше, чем Каунас… А по-твоему?
— И по-моему тоже, — отвечает Симукас.
1935