Саид 3. В огне

Шерр Анастасия

Мужчина скривил губы в подобии ухмылки.

— Значит, ты не знаешь моего брата, раз так думаешь. Есть хочешь?

Я кивнула, облизнув потрескавшиеся от недостатка витаминов и отсутствия косметических средств губы.

— Садись, — он плюхнулся за столик, кивнул на стул напротив. Подвинул мне пакет с едой. — Разложи.

— Долго мы ещё здесь пробудем? — я достала контейнеры с мясом и овощами, открыла упаковку с хлебом.

— Посмотрим.

— Так долго на одном месте мы ещё не задерживались.

— Пока тихо

всё. Видать, тебя и вправду уже не ищут, — уставился на меня испытующе. Ждёт реакции. Я уже не раз замечала, что ему интересны человеческие эмоции. Наверное, оттого что сам их не испытывает.

Но я уже научилась не показывать свои чувства. Жаль, я всё ещё их ощущаю…

— Что ж, это, наверное, хорошо.

— Но ты не испытываешь по этому поводу радости, ведь так? — не знаю, угадал он, или я пока плохо скрываю свои эмоции. Как бы там ни было, он прав.

— Не испытываю.

— Почему?

Я пожимаю плечами, попросту игнорируя его вопрос.

— Есть хочется, — ставлю на стол тарелки и приборы.

— Ты его любишь, — заключает он и принимается за еду.

— Я не знаю, — вру, потому что мне сложно признаться в этом даже себе. Мне вообще сложно что-либо объяснить.

— Как оно? Любить?

— Любить? — поднимаю на него потерянный взгляд. — Нууу… Это сложно пояснить словами. Это нужно чувствовать.

— Ясно.

— Ну ты ведь любил хоть кого-нибудь? Маму, отца, может? На худой конец собаку, кошку, хомячка. Хотя бы чувствовал привязанность?

Он поднимает на меня равнодушный взгляд.

— Нет.

— Совсем никого?

— Нет.

Как же всё сложно.

— Ну… Девочки тебе нравились в юности? Всем мальчишкам нравятся девочки.

Он поднимает на меня глаза, я смотрю в них и понимаю: он не был мальчишкой. С таким диагнозом не испытывают даже обычных детских радостей.

— Нет.

— А что ты любил: есть или одевать? Конфеты, может? Все дети любят конфеты.

— Мне было всё равно.

— Да… Это грустно, наверное. Ничего не чувствовать.

— Я чувствую гнев и злобу. Иногда возникает желание кого-то убить. Это же тоже чувства.

Я едва не давлюсь куском мяса, прокашливаюсь.

— Ну, вообще, да. Это тоже чувства. Только они больше животным подходят. Извини, — опускаю взгляд в свою тарелку, а он невозмутимо продолжает жевать свой стейк.

— Люди хуже животных. Это факт, который даже доказывать не нужно. Я не прав?

— Нет, ты во многом прав. Но помимо гнева и желания убивать люди чувствуют ещё много всего… К примеру, радость. Любовь. Огорчение. Желание поплакать или посмеяться. Одиночество, страх.

— А что хорошего в чувстве страха? Одиночество… Одиночество мне нравится. А радость и любовь – это для девок. Я же не девка.

Хмыкаю. Здоровенный нерусский бугай с акцентом, с бородой и шрамом, рассекающим лоб и весь левый висок. Совсем на девку не похож.

— Что?

— Ты ошибаешься, если думаешь, что любить могут только женщины. Мужчины тоже любят. И иногда даже сильнее, чем женщины. А страх, он не из приятных чувств, да. Но все вместе эти эмоции и делают нас людьми. Делают нас живыми, понимаешь?

Он не понимает. Он пытается, я вижу. Но не понимает, потому что никогда этого не чувствовал.

— Животные тоже боятся. Все боятся. Кроме меня, — доедает последний кусок стейка и откидывается на спинку стула.

— Да. Кроме тебя, — соглашаюсь. — Но ведь и у тебя есть чувство самосохранения. Это уже хорошо, — не знаю, кого пытаюсь этим обмануть: его или себя?

— Ага. Хорошо. Хорошо, что я не совсем дерево, — смеётся, смеюсь и я.

— А что насчёт женщин? Пусть ты лишён многих чувств, но ведь испытываешь сексуальное влечение?

— Разумеется. Я же не импотент.

— И как это всё происходит? То есть тебе же хорошо с женщиной? Каких ты предпочитаешь? Высоких, маленьких, блондинок, брюнеток? Полненьких или худышек?

Он пожимает плечами.

— Тех, с которыми можно кончить. Мне всё равно, как она выглядит. Лишь бы член на неё встал.

— Понятно, — отодвигаю тарелку с недоеденным стейком, проглатываю подступивший к горлу ком.

— Что, всё ещё плохо? — он, конечно же, не от волнения за моё здоровье интересуется. Ему просто не хочется снова тащить меня на себе, когда придёт время менять квартиру.

— Нет… Наверное, простыла немного. До завтра отлежусь.

— Учти, если придётся сваливать, а ты будешь в коматозе – я тебя брошу, — предупреждает он честно.

— Со мной всё нормально.

— Тогда я пошёл. Вечером принесу поесть.

Я наблюдаю, как громила поднимается, одной рукой убирает с дороги стул.

— До вечера, Шамиль.

Убрав со стола, залезаю на кровать с ногами и открываю книгу. Строчки уже не расплываются от слёз, но я с трудом понимаю, о чём читаю.

Сломлена. Уничтожена. Словно в огне том сожжена. Словно мне перебили позвоночник и оставили там, в том жутком, тёмном доме. И вроде как радоваться должна, что вырвалась, но не получается. Кажется, я вообще разучилась радоваться и улыбаться.

Прошло несколько месяцев после гибели Славы, а я до сих не могу собрать себя по кусочкам. Будто меня, как какую-нибудь вазу, разбили на мелкие осколки, так, что не склеить.

Я завидую Шамилю. Тому, как он может наплевать на всё вокруг и не думать о тех, кто предал, или о тех, кого предал он. Ему не больно оттого, что семья отказалась от него. Ему не больно оттого, что он натворил в прошлом. Ему вообще не больно.

ГЛАВА 4

— Можно я останусь? — руки с красным, словно кровь, маникюром легли на его плечи, и Саида передёрнуло от этого прикосновения.