Сакура и дуб (сборник)
Шрифт:
Профсоюзам навязано также правило о том, что важные решения – например, о начале забастовки – должны приниматься не коллективно, а индивидуально: не открытым голосованием, а в виде письменного заявления по почте. Это – прямая ставка на разобщение коллектива: ставка на то, что если труженики будут принимать решение о стачке не сообща, а поодиночке, каждого из них будет легче запугать или сбить с толку, а активистам будет труднее увлекать за собой массы.
Нефть против угля
Заброшенные шахтные дворы. Бурьян на ржавых рельсах и отвалах, где копошатся чумазые ребятишки. Тесно сдвинутые шеренги убогих домиков – если бы не гирлянды выстиранного белья, они слились бы перед глазами в сплошное серое пятно. Несколько заколоченных витрин. Неподвижные мужские фигуры на крылечках. И на всем – печать запустения и безысходности.
Как поразительно они оказались похожи – традиционные шахтерские районы севера Великобритании и юга Японии! Естественно, что у горняков сходен труд, сходен быт. Но до чего сходной явилась и их судьба! Обе островные страны живут прежде всего переработкой привозного сырья. Для каждой из них добыча угля была главной, если не сказать единственной, отраслью их собственной добывающей промышленности.
Вскоре после войны угольная промышленность Великобритании была национализирована. Переход шахт в собственность государства горняки восприняли с воодушевлением, с чувством высокой ответственности и пониманием своего долга перед страной. Правящие круги не скупились тогда на похвалы в адрес шахтеров. И немудрено: в самые трудные для Англии годы они внесли решающий вклад в послевоенное восстановление, помогли оживить экономику, рассосать безработицу.
К середине 50-х годов 700 с лишним тысяч британских шахтеров довели годовую добычу угля до 220 миллионов тонн. Если бы угольной промышленности позволили нормально развиваться и дальше (для чего имелись и разведанные запасы, и квалифицированная рабочая сила), то энергетические потребности Англии по-прежнему могли бы в основном покрываться за счет отечественных ресурсов. И вздорожание нефти в начале 70-х годов отнюдь не нанесло бы британской экономике столь болезненного удара. Но прежде чем вести речь об этом, нужно отметить еще и другое: английский капитал сумел использовать к своей выгоде и национализацию, и патриотический порыв горняков в первые послевоенные годы. Владельцы шахт получили завышенную компенсацию и охотно переложили на государственный бюджет бремя неизбежных расходов по модернизации угледобычи. Государство же обеспечило снабжение частных предприятий дешевым углем в самое трудное для них время. Все это, однако, не помешало власть имущим приговорить английскую угольную промышленность к принудительному умерщвлению, как только против нее ополчились международные нефтяные концерны.
В 1950 году доля нефти в топливном балансе Великобритании составляла 10 процентов. В 1960-м она увеличилась до 25, а в 1970-м – до 45 процентов. Причем рост потребления нефти шел, разумеется, за счет угля. Нефтеперегонные мощности выросли почти втрое, а добыча угля упала в два раза. Были закрыты две трети шахт, и почти в три раза сократилось число горняков. Около полумиллиона шахтерских семей лишились средств к существованию. Целые промышленные районы были обречены на вымирание, словно после средневековой эпидемии чумы.
Как много во всем этом схожего с тем, что мне довелось воочию видеть на Японских островах! После войны именно горняки начали поднимать японскую экономику из разрухи. А с начала 60-х годов шахтерские районы стали с горечью называть «страной заходящего солнца».
Примерно в ту же пору и в той же пропорции, что и в Великобритании, было сокращено в Японии число горняков, упал уровень угледобычи. А официальные круги Токио лишь сокрушенно разводили руками: ничего не поделаешь! Угольная промышленность оказалась, мол, жертвой научно-технического прогресса. Уголь больше не выдерживает конкуренции с нефтью. А раз жидкое топливо, даже привезенное издалека, обходится дешевле отечественного твердого, надо принудительно свертывать угольную промышленность и переводить предприятия на нефть.
Шахтеры предостерегали правительство и предпринимателей, что Япония не так уж богата природными ресурсами, чтобы сплеча расправляться со своей единственной отраслью добывающей промышленности. Рост потребления нефти, разумеется, неизбежен, но при этом вовсе не обязательно губить угольную промышленность.
Когда съехавшиеся в столицу горняки вели в знак протеста массовую голодовку перед зданием министерства, комментарии токийских газет и телевидения сводились примерно к следующему: «Противясь энергетической революции, навязывая стране топливо вчерашнего дня, японские шахтеры поступают так же эгоистично и неразумно, как английские луддиты, которые ломали станки, чтобы помешать промышленной революции». Эти рассуждения вспомнились потом, когда мне довелось увидеть Токио в разгар «энергетического кризиса». Уязвимость японской экономики вдруг проявила себя с грозной силой.
Страна с тревогой ощутила, что жизнеспособность ее бурно разросшейся индустрии, словно от тонкой пуповины, зависит от морского пути из бассейна Персидского залива. При огромном потреблении нефти – около 300 миллионов тонн в год – запасать ее стало возможно лишь на считанные дни. И токийская печать обсуждала проекты чрезвычайных правительственных мер на случай внезапного прекращения подвоза. В числе их предлагалось, в частности, использовать воинские части для разработки заброшенных шахт, чтобы снабжать отечественным углем хотя бы аварийные электростанции.
Так опьянение «энергетической революцией» обернулось горьким похмельем «энергетического кризиса». Ощутить его последствия пришлось и Великобритании. Хотя, может быть, и не в столь крайних формах.
Избавить отечественную энергетику от произвола международных нефтяных концернов, от их спекулятивных махинаций оказалось куда труднее, чем попасть в эту кабалу. Жертвами однобокой ориентации на привозное жидкое топливо стали не только вымершие угольные бассейны, не только полмиллиона уволенных британских горняков. От этого пострадала экономика страны в целом. Непомерно взвинченные цены на импортное топливо резко подхлестнули общий рост дороговизны.
Правда, после «энергетического кризиса» доля нефти в энергетическом балансе Великобритании пошла на убыль, а спрос на отечественный уголь стал расти, к началу 80-х годов почти сравнявшись с нефтью. Однако за четкую перспективу развития своей отрасли английским горнякам по-прежнему приходится вести борьбу.
Открытие нефтяных месторождений в Северном море не умаляет роли угля как одного из важнейших для Великобритании источников энергии. К тому же в отличие от добычи нефти, где доминирует иностранный капитал, угольная промышленность целиком находится под контролем британского правительства, использует отечественное оборудование и технологию.
Важно, однако, подчеркнуть и другое. В отличие от нефти, снабжение углем нельзя прекращать и возобновлять поворотом крана. Мало иметь разведанные запасы, нужна еще и кадровая армия горняков, которая регулярно пополняла бы свои ряды молодежью. Даже при нынешнем уровне механизации угледобычи работа в забоях в решающей степени зависит от людей, от их профессиональной спайки, которая обретается годами. Чтобы привлечь на шахты молодое пополнение, перед британской угольной промышленностью должна быть открыта гарантированная перспектива развития – нелегкий труд горняков должен оплачиваться с учетом его важности для страны. Именно в этом национальный профсоюз шахтеров и видит главные цели своей борьбы.