Саласюк От июня до июня

Неизвестно

– Кру-гом! Десять шагов вперед - шагом марш!
– Бойцы и эту команду вы­полнили.

– Кругом!
– опять скомандовал лейтенант.

Когда бойцы повернулись лицом к мотоциклам, они увидели перед собой ство­лы направленных на них автоматов. Бодрость с их лиц сразу пропала, а лейтенант, наоборот, стал совершенно спокоен и, чиркнув зажигалкой, закурил сигарету.

Дина в это время поднялась на гранитные ступеньки костела. Ее восхищали в та­ких белорусских местечках, где веками проживало белорусско-польско-еврейское население, часто встречающиеся грандиозные христианские соборы - как прави­ло, католические костелы. Стремящаяся ввысь готика заставляла

поднимать глаза к небу, думать о том, что сверху, оттуда, человек видится лишь как малая букашка. И, собственно, таковым он на самом деле в этой жизни и является. Поэтому не стоит слишком заноситься, а надо быть смиренным. Ибо там, вверху, вечность, а здесь суета и тщеславие, несправедливость, мучения и гибель. Дина поднялась по ступенькам, вошла в костел, за ней медленно закрылась тяжелая дверь. Не слыша­ла, как, топая по брусчатке, к лейтенанту подбежал тот самый солдат, что остано­вил их мотогруппу. Солдат опять что-то негромко сказал офицеру, тот кивнул, от­бросил недокуренную сигарету и, окаменев лицом еще больше, сказал, обращаясь к солдатам мотогруппы:

– Вы завладели мотоциклами, убив немецких солдат. За это нет вам прощения. Вы недостойны быть даже рабами. Фойер!

И автоматчики дружно ударили огнем в шеренгу из четырнадцати человек.

На звук автоматного грохота Дина рванулась к выходу, но в дверях перед ней возник, расставив крестом руки, молодой мужчина в сутане.

– Не ходите!
– выдохнул он белыми, как и его лицо, губами.
– То не есть рос­сийский жолнеж. То естэм переодетый герман, фашист! Убьют.

– Как? !
– Моментально сердце наполнилось таким отчаяньем и горем, что Дина вдруг ощутила пустоту, протянула руки, чтоб удержаться, и провалилась в нее.

Она очнулась на полу костела от того, что ей брызгали в лицо водицей. Сразу все вспомнила, все поняла и заплакала - от безмерной жалости к убитым ребя­там, ставшими ей родными как братья, от обиды за то, как подло их немцы взяли, обманули, от ощущения зыбкости бытия, всего окружающего, от своей слабости, одиночества и предчувствия предстоящего безмерного, нескончаемого горя, че­реды мучений, испытаний. И она впервые в жизни почувствовала, пережила со­стояние обреченности. Не плакала все первые пять дней войны. А сейчас, лежа на полу костела, она рыдала, сотрясаясь всем телом, стонала, билась головой об пол. Одно только слово можно было разобрать из её рыданий: «умереть, умереть, уме­реть» - как мольбу, как просьбу, как заклинание шептала она. А на коленях перед ней стоял человек в сутане и шептал: «Господи, прости ее!..»

Наконец Дина утихла, и священник взял ее за руку.

– Вставайте, пани.

– Кто вы?
– спросила Дина и добавила: - Вы меня спасли. Если б я выбежала на улицу и начала стрелять, они меня убили бы. Я вас ударила - простите.

В ее сумочке, висевшей на плече, лежал заряженный пистолет и запасная обойма.

– Как говорят у вас, русских, Бог простит.

Дина хотела поправить - «я еврейка», но усталость, вдруг овладевшая ею, не дала открыть рта. «И зачем?» - подумала она.

– Нельзя, пани, лежать, пол каменный, натягнет хворобу. Вставайте, пани. Хо­дите за мной, я покажу вам, что в нашем местечке происходит.

Дина поднялась медленно-медленно.

– Меня зовут Владислав. Я студент Виленской католической академии. Здесь, как у вас говорят, на практике.
– Рассказывая, Владислав помог ей встать, открыл низенькую дверь в стене и повел Дину вверх по винтовой лестнице, сложенной из каменных плит. Они вышли на анфиладу, где стоял орган, и опять по крутой вин­товой

лестнице одной из костельных башен поднимались вверх. Наконец вышли на самую верхнюю площадку. И Дина увидела на рыночной площади огромное количество советских солдат. Они все стояли на коленях, опустив вниз головы, в оцеплении сотни автоматчиков в немецкой форме.

– Така картина второй день, - сказал Владислав.
– Переодетые в советскую форму германцы собирают здесь чырвоных жолнежей и вон по той дороге гонят на чыгунку. Здесь близко. Полтора-два километра. Там сажают в вагоны и везут в Дойчланд - работать.

На коленях стояли уже не солдаты - рабы. Дина перевела взгляд на улицу у входа в костел. Ее товарищи, а теперь она думала о них только так, лежали в тени деревьев. Лужицы крови подтекали в пыль. Мотоциклы, на которых они въехали в это село, протарахтели к выезду из деревни, остановились. Дина наблюдала, как лжесоветские солдаты устанавливали пулеметы в садах крайних домов с обеих сторон дороги. Как кто-то в форме немецкого офицера показывал рукой группе солдат с пулеметами направление по обе стороны дороги. «Готовят засаду, - по­думала она.
– Расстреляют всю роту». Владислав тронул ее за руку, молча пошел вниз. У органа остановился. Присел за клавиши, помедлил.

– Для российских жолнежей. Полонез Огиньского «Прощание с Родиной», - произнес с грустью и заиграл.

Дина слушала волнующую музыку, а думала только об одном: как предупре­дить идущую сюда роту, как?! Она должна это сделать, обязана.

– Пан Владислав, - сказала она, когда тот закончил играть, - по дороге сюда идет рота советских солдат - более двухсот человек. Они не знают, что здесь нем­цы. Их надо предупредить. Как выйти, чтоб немцы не заметили? Я должна их предупредить!

Владислав подумал минуту.

– То можно зробить. У моей хозяйки пани Казимиры есть жвавый хлопчик - Юзик, годов, мабыть, двенадцать. Пишите письмо пану командиру, Юзик хутка доставит.

– Нельзя писать. Если немцы его схватят с письмом? Надо на словах. Вы, пан Владислав, его сюда приведите, с костельной башни покажите, где немцы поста­вили пулеметы, все объясните, и пусть он бежит. Кругом. А как отбежит подаль­ше, уже выйдет на дорогу.

Владислав усмехнулся.

– О, этих хлопцев не трэба учить, як збегчы и дзе сховацца! Яны у гэтай справе мастаки. Вы оставайтеся в костеле, а я хутка пойду. Как русские говорят: одна нога здесь, другая там.

Отвел Дину в костельный придел, указал на книги. Через минуту широко ша­гал по улице. Но уже через некоторое время Владислав спешно вернулся, почти вбежал в костел.

– Там стреляют! Там, на той дороге, откуда должны идти чырвоныя жолнежи!

Дина подхватилась к выходу, но Владислав крикнул «наверх!», и они стреми­тельно закружились по винтовой лестнице, громко стуча каблуками. Вбежали на самый верх и устремили взоры туда, в конец дороги, к горизонту. А ничего не видно в летнем мареве, только слышно, как быстро-быстро бьет автоматическая пушка и в беспощадной злобе заходятся пулеметы.

Мотоциклы с немцами, стоявшие на краю деревни, умчались в сторону боя, а через какое-то время из-за горизонта выползла, увеличиваясь в размерах механи­зированная колонна.

– Немцы, - сказал Владислав.

Дина всё уже поняла: немецкая колонна нагнала роту на марше и .

Разум отказывался осознавать происшедшее. «Не может быть, - говорила она себе, - не может быть». Она не хотела поверить в то, что погибли все.

– И Софку убили?..
– вслух сказала она.

– Какую Софку?
– не понял пан Владислав.