Салажонок
Шрифт:
Ситников, однако, поставил кружку на ящики, не глядя ни на кого, заговорил. Он начал издалека: со старинных полупарусных крейсеров - он видел их в начале своей службы, тогда они уже были в учебном отряде. Потом вспомнил "Громобоя", на котором плавал до войны. Это был настоящий крейсер - четыреста восемьдесят два фута длины. Просто не влез бы в здешнюю гавань, да и по морю здесь не прошел бы - мелко... Одни якоря чего стоили - левый становой до четырехсот пудов весу, - чистая мука при съемке. А еще побольше был крейсер "Рюрик". На нем он тоже плавал в пятнадцатом году. Как раз на вахте стоял, когда под Швецией встретили германский крейсер "Роон". Вышли из тумана и разбили противника со второго залпа...
Теперь начинались настоящие морские разговоры. Чтобы удобнее было слушать, Васька даже перестал есть. Вытер губы и, откинувшись к фальшборту, склонил голову набок.
– Товарищи!
– прокричал сверху резкий голос, и Васька вздрогнул.
– Кто на первомайскую демонстрацию? Кто желающий? Выходи на стенку, наши "разин-цы" уже собрались! Кто желающий?
Желающих на "Республиканце" оказалось множество. Срочно здесь же, на палубе, доставали из чемоданов обмундирование первого срока, скидывали с себя рабочее и переодевались. По распоряжению командования должны были идти только свободные, но свободными считали себя все.
– Что же это такое?
– забегал Мазгана.
– Как же это так? Приказано принять снаряды и еще что-то - я забыл, как оно называется. Разве же можно всем уходить?
– Я пойду, - вставая, сказал Суслов. Первое мая для него было не столько праздником трудящихся всего мира, сколько предлогом погулять. Погода стояла отличная, а баталер взамен неисправной выдал новую пару обуви.
– Идем, - поддержал машинист Засекин, старый рабочий, всерьез принимавший демонстрацию.
– Товарищи моряки!
– продолжал волноваться командир.
– Пусть хоть половина останется. Я очень прошу и даже приказываю.
Но ни просьбы, ни приказания не действовали: он был глубоко штатским человеком.
– Идем, братва!
– снова позвал голос со стенки.
Васька взглянул наверх и не поверил своим глазам. Перед ним, весь в белом, с золотыми пуговицами, стоял самый настоящий офицер.
– Товарищ Безенцов, - взмолился командир.
– Вы их зовете, а у меня всякие работы. Что же мне делать, если вы их зовете?
– Товарищ Мазгана, - ответил офицер, - вам лучше всего ничего не делать.
– Но как же тогда с этими снарядами?
– У меня на "Разине" все работы закончены. Сами виноваты, если у вас беспорядок. Задерживать команду не имеете права. Сегодня наш, пролетарский день!
Голос Безенцова, сперва сухой и насмешливый, к концу приобрел неожиданную торжественность.
– Не виноват!
– запротестовал Мазгана.
– Вагон только что подали. Но вы, конечно, правы - пролетарский день. Я готов. Я сам с ними пойду.
– Орел командир!
– одобрил Безенцов, и команда "Республиканца" захохотала:
– Самый форменный орел!
– Только что не о двух головах!
– Не дело, - пробормотал Ситников.
– Какой ни есть, а все-таки командир. И работе тоже нельзя стоять.
– Не годится, - согласился Шарапов.
Васька долго крепился, но больше не мог. Такое офицерье он видел в белых обозах. По такому садил из пулемета. Он подошел к борту и задрал голову:
– А ты здесь кто?
Безенцов, чуть подняв брови, взглянул на него, но сразу же отвернулся.
– Ты кто, спрашиваю?
– повысил голос Васька, Приходилось отвечать, и Безенцов улыбнулся:
– Надеру уши - узнаешь.
– Не надерешь, - ответил Васька, взявшись за гранату.
"Связываться с мальчишкой? Еще китель выпачкаешь", - Безенцов пожал плечами, повернулся на каблуках и ушел. Он не испугался, но тем не менее Васька почувствовал себя победителем.
– Молодцом, салага, - сказал Шарапов.
– Не люблю белоштанного. Сам дал бы ему раза.
– Это звучало похвалой Ваське, и он выпятил грудь, но, встретившись глазами с Ситниковым, смутился.
– Уши надрать тебе все же надо б, - сказал Ситников.
– Безенцов этот командует сторожевиком "Разиным". Может, он и сволочь - про это не скажу. Однако контрреволюцией не запятнан и командир корабля. Лаяться, значит, нечего.
Десять лет входила морская служба в Ситникова. Дисциплина оставалась для него дисциплиной и в революции. Безенцов все-таки был командиром.
Безенцов или Мазгана? Который лучше? Мазгана, видно, хотел бы делать дело, да не умеет. Неплохой человек, только шляпа. Безенцов - из старых офицеров, командир что надо, и на словах будто хорош, однако в душу ему не влезешь. Больно скользкий.
– Не наш, - сказал Шарапов.
– А где возьмешь наших?
– спросил Ситников.
– Наши еще не учены.
– И, подумав, добавил: - Пускай пока что действует. Первое дело - налаженность. Налаженность - значит, организация, а без командиров ее не создашь.
Ситников, конечно, был прав: за неимением своих приходилось брать сомнительного Безенцова. Совершенно так же вместо крейсеров брали вооруженные буксиры. Воевали с чем были.
Сейчас, однако, не воевали. Сейчас был мир, штиль и плывущий от зноя горизонт. Духовая музыка где-то на полпути к городу, сонные, обезлюдевшие корабли у стенки, свисток паровоза и лязг ударивших друг в друга буферов.
– Ты сказал "салага", - вспомнил Васька.
– Что такое салага?
– Рыбка такая, - ответил Шарапов, - маленькая.
– Так у нас мальцов зовут, - объяснил Ситников.
– Салагами да салажатами... Ты, значит, тоже салажонок, только тебя еще драть надо, чтобы толк вышел.
Больше говорить не хотелось: слишком парило. Воздух поднимался дрожащими струями от железной палубы, как от плиты. Небо было совершенно неподвижным. Васька откинулся навзничь, почувствовал под головой сложенный бухтой трос и закрыл глаза. Трос был смоленый - от него шел хороший запах. Вообще было хорошо.
– "Данай" в море, - глухо, откуда-то издалека сказал Ситников.