Салка Валка

Почтовое судно, прокладывая себе путь и в бурную погоду, и в тихую, проскальзывая в узком фьорде между горами, ориентируясь по звездам и вершинам гор, медленно приближалось к Осейри у Аксларфьорда. Протяжно выла сирена, падал снег. Несколько роскошно одетых путешественников с Юга, сидя в салоне первого класса, с любопытством смотрели на тусклые огоньки маленького поселка. Один из них заговорил:

— Когда проезжаешь зимней ночью

мимо этих берегов, невольно задумываешься, есть ли на свете что-либо более жалкое и бессмысленное, чем такой вот городишко, затерявшийся в горах. Одному только богу известно, как живут люди в этом месте. Как они умирают? Что говорят друг другу, просыпаясь по утрам? Как смотрят друг на друга по воскресеньям? О чем может думать пастор, отправляя службу на рождество и пасху? Я имею в виду не то, что он говорит, а о чем он думает. О чем мечтают, к примеру, дочки торговца, ложась спать? В самом деле: какие радости и печали могут рождаться при тусклом свете керосиновых ламп? Люди в этих местах, должно быть, видят в глазах друг друга отражение всей суетности своего существования. Любому ясно, до чего бессмысленна жизнь в таком захолустье, где нет ни клочка нормальной земли, разве только вот небольшая долина, родившаяся из речного ила. Благосостояние и цивилизация создаются на равнинах. В местах же, откуда человек не может никуда уехать и где его никогда не ждет встреча с незнакомцем, не на что надеяться. Что делать, например, если сыну пастора надоест дочь торговца? Да, да, что делать в этом случае, я вас спрашиваю?

Но тут от берега отделилась лодка. На веслах сидело несколько здоровенных бородатых мужчин. Вскоре им удалось подойти к пароходу.

— Почта и пассажиры на берег! — протрубили они, будто извещая о начале кровавой бойни.

Столичный коммерсант натянул поглубже на уши выдровую шапку, застегнул на все пуговицы пальто и осторожно спустился в лодку по трапу. Затем парни в лодке подхватили наполовину пустой мешок с почтой.

— Еще что-нибудь будет?

— Минутку! — крикнул кто-то с палубы. — Тут в третьем классе женщина с девочкой. Они хотели сойти. Подождите, подождите, не отчаливайте. Сейчас они выйдут.

— Мы-то подождем, только Йохан Богесен не давал нам никаких указаний. Болтайся тут всю ночь из-за каких-то женщин, — проворчал один из гребцов, вероятно, главный в лодке. — Заранее надо готовиться.

С палубы ответили:

— Она не могла выйти раньше, еле жива, ее укачало.

— А нам какое дело, жива она или нет. Йохан Богесен не давал нам никаких распоряжений.

Но, несмотря на отсутствие распоряжений, на палубе через несколько минут показалась женщина с ребенком. Девочка была тепло укутана в платки, одежда же матери мало подходила для путешествия в зимнее время в этих северных широтах. На ней было серое поношенное пальто, такое узкое, что оно едва сходилось на ней, грубые простые чулки, стоптанные полусапожки, на одной ноге шнурок был оборван и голенище било по икрам. Голова была повязана старым платком. Одной рукой женщина держала за руку дочку, в другой несла маленький узелок, где помещались все ее земные сокровища.

Женщина с испугом взглянула на подпрыгивающую на волнах лодку.

— Ну, смелее спускайся, старуха! — закричал кто-то из лодки.

— Да поможет нам бог, дорогая Салка! Видно, нам суждено остановиться здесь.

— Ну что ты торчишь, как приманка для акулы? Спускайся живее! — снова раздался тот же голос.

Один из матросов перенес девочку через борт, а боцман помог ей спуститься по трапу в лодку.

— Мама, я уже здесь, — сказала девочка. — Как интересно!

Таким же способом мужчины переправили в лодку женщину. Поднять ее было

делом нелегким. Широкие бедра, полная талия, большие ноги — одним словом, это была крепкая и здоровая женщина. Правда, лицо у нее было сейчас серое, отекшее после морской болезни. Казалось, весь румянец ушел с лица в руки — распухшие и красные, как вареная солонина.

Мать и девочку усадили на скамейку напротив гребцов. Женщина держала на коленях узелок, оберегая его от воды. Это был простой холщовый мешок, в котором, по-видимому, находилась небольшая коробка и какие-то мягкие вещи. Волны вздымались и падали. Лодка неприятно подпрыгивала, и женщина испуганно смотрела в темноту. Девочка рядом с ней была совершенно спокойна. В тот самый момент, когда лодка очутилась на гребне волны, она обратилась к матери:

— Мама, а почему мы не поехали дальше, на Юг? Почему мы решили сойти здесь?

Лодка погрузилась в очередное водяное ущелье, и женщина в страхе ухватилась за скамейку, отвернув лицо от морских брызг и снега. Наконец она ответила:

— Мы не застрянем здесь надолго. Как только наступит весна, уедем на Юг.

— А почему мы не поехали сейчас? Мы же собирались. Мне так хочется на Юг!

В девочке прежде всего поражал ее голос — низкий, глубокий, почти мужской. Разговаривала ли она или молчала, она то и дело щурилась, морщила нос, шевелила губами, встряхивала головой — словом, ни единой минуты не сидела спокойно. Все в ней говорило об избытке радости и сил.

— С тех пор как мы отправились в дорогу, я все ждала, когда мы наконец приедем на Юг и я увижу красивые дома, большие, светлые комнаты, где на стенах висят картины, увижу все, о чем ты мне рассказывала. Ты знаешь, мама, я хочу жить в таком доме. Я хочу жить там, где люди каждый день ходят в воскресных платьях. Но, может быть, все это неправда, мама?

Правда, Салка, дорогая. Только сейчас мы не можем ехать дальше. Я очень плохо себя чувствую. Мы проживем здесь зиму, перебьемся как-нибудь, а когда наступит весна, отправимся на Юг, туда, где хорошая погода.

— А там всегда хорошая погода, мама? Давай поедем сейчас. Ведь осталось ехать всего пять дней…

— Я так плохо себя чувствую! Ну какая разница? Поживем здесь до весны. Будем крепко держаться друг за друга, как и раньше, правда? Моя маленькая Салка не будет сердиться на маму из-за того, что она не может ехать с ней на Юг. Мы останемся с тобой друзьями?

— Да, мама, но все же жаль…

Гребец, сидящий против них, посмотрел на девочку и изрек:

— Мы должны поступать так, как велит нам всевышний.

Висящий на корме фонарь осветил на минуту его лицо. Девочка взглянула на мужчину, скорчила гримасу, но ничего не сказала. Эти слова, прозвучавшие как глас божий, положили конец беседе двух женщин о продолжении путешествия. Гребец, не получив ответа на свое замечание, решил, должно быть, как-то объяснить свое вмешательство в чужие дела.

— Не подумайте, что я хочу навязать вам наше бедное маленькое местечко. Это не я вам посоветовал, слово мудрости само сорвалось у меня с уст. Господь бог решает, где будет наш ночлег. Поселок наш, конечно, совсем маленький и ничем не примечателен. Я прожил в нем почти полвека — пятьдесят лет без трех годков. Мне пришлось жить и в долине, и в поселке — и представьте себе, за все это время не было ни одного происшествия. Но бог не забыл нас, он послал нам благословенную нашим Иисусом Армию спасения, чтобы мы могли славить нашего спасителя. Раньше у нас был только пастор, но сейчас он стар и хил. И какой бы незначительной и ничтожной ни казалась жизнь в таком местечке, все-таки там, где люди преклоняют колена перед распятием Христа, торжествует правда святая.