Салка Валка
Шрифт:
— Я знаю здесь на берегу одно место под скалой, — наконец сказала девочка, — там можно спрятаться. Пошли, я там иногда сижу.
Они побежали, она впереди. Забравшись в укрытие под скалой, они некоторое время молча наблюдали, как град барабанит по прибрежной гальке; постепенно он становился мягче, превратился сначала в снежные хлопья и наконец в дождь.
— Салка, — начал мальчик. — Злые духи хотят подчинить меня своей воле, иногда они являются ко мне ночью, становятся у изголовья, начинают гримасничать и смеяться мне в лицо. Они внушают мне разные мысли. Они хотят заставить меня делать такие ужасные вещи, что я даже сказать тебе не могу. Иногда эти духи принимают образ страшных женщин… Никому на свете я не решусь рассказать, как они выглядят или что они делают.
— Чепуха, — заявила девочка, не глядя на него. — Все это выдумки вроде тех, что ты мне рассказывал о женщине,
Девочка сама себе удивлялась, как это она сидит с ним наедине и высказывает все, что думает. Но никому, кроме бога, не было известно, как билось сейчас ее сердце. У мальчика, как у фанатика, вера которого подвергается нападкам, — в глазах появился подозрительный блеск, он потерял контроль над своим голосом.
— Сальвор, любой может сказать: это ложь, что ты существуешь. Быть может, то, что ты существуешь, выдумка, но все же я сижу здесь и говорю с тобой, выдумка это или нет. Мне совершенно безразлично, сумеет ли Херборг убедить тебя и других в том, что я лгу. Мне лучше других известно, с кем я разговариваю ночью, во сне, и днем. Я знаю тех, кто хочет погубить меня. Я знаю, кто спасет меня и вырвет из их лап.
— Неужто ты думаешь, меня может интересовать все, что тебе кажется и чудится? — сказала девочка. — Ну, мне пора, я замерзла. Счастливого пути! Прощай!
Она поднялась и вышла из укрытия, собираясь бежать домой.
Мальчик вскочил на ноги и преградил ей путь.
— Нехорошо, Салка, так относиться ко мне, я пришел к тебе как друг. Я не сказал и половины того, что собирался. Подожди немного. Я знаю, я неправильно поступал, что носил коньяк Аугусте, но поверь — больше ничего не было. Она смеялась и издевалась надо мной и даже назвала меня молокососом. Я думал, она хорошая девушка, но видишь, какая она оказалась. Женщина-дух предупредила меня, чтобы я остерегался Аугусты. Этот же дух сказал мне, чтобы я пришел к тебе и попросил у тебя прощенья.
— Женщина-дух? О чем ты говоришь? Ничего не понимаю!
— Она предсказала все, что должно со мной случиться. Она предсказывала, что приедет мой отец и увезет меня на Юг, и многое, многое другое. Она охраняет меня.
— Так я и поверила всей твоей болтовне о духах и привидениях! Черта с два! Ты сам сказал мне, кто я такая, и я не забуду этого до самой смерти.
— Салка, как ты можешь сердиться, когда к тебе приходят по-хорошему? Тебе всего тринадцать лет, а мне пятнадцать. Мы еще дети. Не уходи. Не смотри так на меня. Салка, ты же знаешь, я пришел проститься с тобой. Может быть, мы никогда больше не увидимся. Я уезжаю на Юг, папа хочет, чтобы я поступил там учиться. Я стану студентом и буду разъезжать по свету и, наверное, никогда не вернусь в Исландию. Я хотел бы подарить тебе одну вещицу, потому что ты такая необычная, так не похожа на других. Еще когда мы были совсем маленькими, Салка, я всегда видел только тебя, я не замечал других детей, ты была такая независимая. Помнишь, как весело нам иногда было, как мы баловались и смеялись по вечерам?
Он достал из кармана маленький серебряный медальон на цепочке и протянул его Салке.
— Зачем он мне? — спросила девочка.
— Это мамин. Внутри моя фотография… когда я был совсем маленьким.
Девочка с удивлением смотрела на драгоценность, затем крепко зажала ее в руке как бы для того, чтобы спрятать от дождя. Ей и во сне не снилось такое сокровище. Она быстро взглянула в глубокие, мечтательные глаза мальчика, которые отличали его от всех других людей на земле, протянула ему руку и прошептала:
— Спасибо!
Противоречивые чувства раздирали ее душу. Она убежала, оставив его одного.
Никакое расставание позже в жизни не кажется таким тяжким, как первое. Как первая любовь — единственно истинная любовь, а все позднейшие только ее отзвуки и отражения, так и позднейшие разлуки всего лишь поэтические отзвуки первой разлуки. Такое расставание — единственное запоминающееся до последнего дня жизни.
— Ты что, не собираешься ложиться, Салка? — спросила старушка.
Время было позднее, а девочка сидела на кухне у огня, делая вид, что читает. Пароход еще не подошел. Не было слышно его гудков. Должно быть, он задержался из-за тумана. Но когда все легли спать, девочка надела на себя толстую коричневую фуфайку и отправилась в поселок. Время приближалось к полуночи.
На пристани, дожидаясь парохода, сидело несколько человек со
Высокий мужчина в резиновых сапогах, с испачканным лицом высунулся из рубки посмотреть, не изменилась ли погода. Изменений к лучшему не намечалось, дождь, видимо, зарядил надолго.
— Эй ты, в брюках, что стоишь и мерзнешь на холоде? — обратился он к Салке. — Смотри, закоченеешь!
— Да хочу попрощаться с одной женщиной, — ответила Салка и смахнула с носа дождевую каплю.
— Скажи тем несчастным пугалам, чтобы шли в рубку, не то примерзнут к пристани.
В рубке горел огонь. Команда ожидала, когда закипит большой чайник. Они собирались варить кофе. Двое мужчин лежали на скамейках и вели мирную беседу о рыбной ловле. Молодой парень с обветренными руками, сонный и угрюмый, по-видимому не брившийся более месяца, готовил чашки и сахар. Женщинам предложили сесть на скамейки. Моряки пытались развлечь их разговором, но они сидели грустные, мрачные, как на похоронах. Та, что помоложе, казалась заплаканной. А может быть, у нее распух нос от насморка? Она чуточку косила. У пожилой женщины болели зубы. Салка Валка забралась в уголок у самого входа и притаилась там, стараясь быть совсем незаметной. Перед ней стоял огромный крестьянин в кожаных штанах. Наконец поспел долгожданный кофе, горячий, благоухающий, его наливали в большие кружки и давали к нему по большому куску коричневого жженого сахара. Ну что за кофе это был! Один матрос принялся рассказывать историю о каком-то начальнике уездного суда с Юга, имевшего привычку подъезжать к французским траулерам и выпрашивать тресковые головы. Французы ни слова не понимали, что он говорил. Ну и потеха же была! Женщина с зубной болью не удержалась и заметила, что это мало похоже на правду, а косоглазая отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Затем сам шкипер рассказал историю про одного капитана парусного судна, который два дня сряду ругал свою команду за то, что она разбила иллюминатор. Потом снова разливали кофе, предлагали еще сахару — не стесняйтесь, берите. Но тут раздался гудок рейсового парохода. Все поспешно опорожнили кружки, оборвалась интересная история, вдруг утратившая свои достоинства, — все заторопились к выходу. Над морем висел удивительный голубоватый свет, и при виде его возникала слабая надежда, что завтра над фьордом поднимется заря, точь-в-точь как и каждое утро.
— Все готово? — закричал шкипер, выпроваживая Салку Валку на берег. Здесь ей делать было нечего.
Когда девочка уже спустилась на пристань, она увидела двух бегущих мужчин, они опаздывали на пароход.
— Минуточку! — закричал Бьерн Бьернссон мужчинам в лодке, собиравшимся отчалить.
— Поторопитесь! — раздалось ему в ответ. И едва успели мужчины водвориться на палубу, как пароход снялся с якоря. Никто и не заметил Салку Валку.
Арнальдур стоял у мачты под фонарем. На нем было новое пальто. Девочка не могла отчетливо разглядеть его лицо, но ей казалось, что он пристально всматривается в берег. И ни в одном из окошек не было света. Господи, не дай бог, кто-нибудь узнает, что она слоняется здесь среди ночи! Какое счастье, что он не видел ее! Что бы он подумал? Ведь ей только тринадцать лет! Девочка отправилась в обратный путь.