Сальмонельщики с планеты Порно
Шрифт:
Людей явно смутили мои слова. Они беспокойно заёрзали, послышались вздохи и стоны.
— А что здесь такого? — допытывался я у старосты, — Почему это нельзя петь?
— Песня Медвежьего Леса — это траурная песня, — стал объяснять он, — Нельзя её петь. Запрещено. С давних пор она передаётся в Медвежьем Лесу от поколения к поколению, но петь её вслух перед людьми нельзя. Если мы нарушим это правило, с нашей страной обязательно случится какая-нибудь беда.
— Что? Вы имеете в виду нашу страну? Японию?
— Да.
Дурацкое суеверие! Смех да и только. Они все сговорились
У меня по коже пробежал холодок. Я снова повернулся к старосте и умоляюще попросил:
— Не шутите надо мной, пожалуйста! Я и так достаточно суеверный для своего возраста!
— Суеверие тут ни при чём. — Староста сурово взглянул на меня в первый раз за всё время. — Стоит здесь кому-то нечаянно спеть эту песню, как в нашей стране обязательно случается что-то страшное. Поэтому мы всем — и взрослым, и женщинам, и детям — запрещаем. Строго-настрого. Но родители не всегда следят за детьми. Такое бывает то и дело — по небрежности или из-за невнимательности. И как только ребёнок запоёт, в стране происходит ужасное бедствие или какое-нибудь другое несчастье. До сих пор виновниками были только дети, поэтому их не наказывали слишком строго. Никогда не доходило до того, чтобы гибель грозила всей стране. Но сегодня ночью появился прекрасный молодец и спел эту песню. Очень громко и очень хорошо. И наказание будет по заслугам.
— Да я же не знал! — с болью вырвалось у меня, — Спел какую-то ерунду, вот и всё. Я понятия не имел, что это что-то значит! И за это наказание?
— Да, — ответил староста с устрашающей уверенностью.
Уткнувшись лицом в руки, я воскликнул:
— Зачем вы разрешили мне танцевать? Если это табу и так опасно, почему все настаивали, чтобы я пел? Вы все тоже виноваты! Зачем вы запели песню Медвежьего Леса посреди поминок?! Может, думали, кто-нибудь возьмёт и опростоволосится — запоёт с настоящими словами?
— Верно. Мы тоже виноваты, — заявил краснолицый, который открывал вечер танцев. Было видно, что его мучает совесть.
— И то правда, неправильно всё на тебя сваливать, — поддержал его староста, печально глядя на меня, — Хочешь знать, почему мы так любим петь песню Медвежьего Леса? Потому что думаем, что когда-нибудь сможем услышать настоящие слова. Кто-нибудь случайно их споёт. От этого нас всех пробирает дрожь. А где-то в глубине есть чувство гордости: у нашей деревни ключи от судьбы всей страны. Потому песня зажигает ещё сильнее. И потом, сегодня мы все слишком увлеклись. Когда ты сказал, что хочешь танцевать, что-то мне подсказало: добром это не кончится. Могу побиться об заклад, у других тоже было такое предчувствие. Но никто даже во сне не мог представить, что ты возьмёшь и споёшь нашу песню, правильно, до последней буквы. Без единой ошибки, с начала и до конца. Нам нравилось это возбуждение, чувство опасности. И вот что вышло.
— И что, ничего нельзя сделать? — Я уже почти плакал.
Все как один покачали головами.
— Нет. Ничего, — ответил староста, — Что сделано, то сделано. И давайте не думать слишком много о том, что теперь может случиться со страной.
— Да, давайте не думать, — эхом
— Какой смысл себя изводить, гадая, что может случиться?
— Выбрось это из головы!
— Да не беспокойтесь вы!
«Как тут не беспокоиться?» — спрашивал я у себя.
Машинист поднялся.
— Ну что? Собираться пора? Время полчетвёртого.
— Да. Надо отвезти нашего гостя, — сказал староста.
— Тогда до свидания, — попрощался я, с тяжёлым сердцем встал и поклонился всем.
В тишине мужчины и женщины отвесили ответные поклоны. Оцуки, выглядывая из-за спины немолодой женщины, так похожей на неё, кивнула мне.
Я снова забрался в вагончик. Машинист доставил меня обратно к подножию горы, а оттуда — на маленький полустанок под названием «Олений Лес».
Уезжая, он сказал на прощание:
— Не рассказывайте никому о главной ветке «Медвежий Лес», ладно? И о людях из Медвежьего Леса, и о песне.
— Конечно, — пообещал я. — И не собираюсь даже.
Через пару дней я вернулся домой. И с тех пор живу в нервном ожидании, каждый день не переставая думать о бедствии, которое может обрушиться на Японию. Пока, насколько мне известно, ничего страшного не произошло. Иногда я думаю, что они надо мной просто посмеялись. Но представим хотя бы на минуту, что мы и в самом деле стоим на пороге чего-то страшного. Или это уже случилось, и только я об этом не знаю. Вдруг в этот самый момент с нашей страной происходит настоящий кошмар…
Граница счастья
Вернувшись домой с работы, я застал жену за чтением женского журнала. Только я ступил на порог, как она уставилась на меня, а её лицо превратилось в один открытый рот.
— Какая же я дура, что за тебя вышла!
В изумлении от такой встречи, я заорал в ответ:
— Что?! В чём дело?! Ты что несёшь?!
Жена шлёпнула тыльной стороной ладони по открытой странице журнала. Ещё одна идиотская статья, на сей раз — «Измерьте секс-рейтинг своего мужа».
— Здесь написано, что у тебя член как у ученика пятого класса. У цыплёнка и то лучше стоит, чем у тебя. А по технике секса ты вообще отстой — третий уровень. Ты как пятидесятилетний, хотя тебе всего тридцать с хвостиком, а мне и тридцати нет! И что ты думаешь делать?! Сколько можно мне голову дурить! Какая же я идиотка!
— Ты что, совсем одурела?! Дура похотливая! — Я вырвал у неё из рук журнал и отшвырнул в сторону. — Совсем на сексе помешалась! Стыда у тебя нет! Сегодня получка, я с работы — сразу домой. Деньги принёс. Не буду тебе ничего покупать! Обойдёшься!
Жена открыла рот, хватая воздух, как рыба, на её лице мелькнуло: ах ты, чёрт! Она тут же изобразила смирение, кокетливо улыбнулась и начала извиняться:
— Прости, дорогой. Я не имею права так говорить.
— Вот именно. Не имеешь права, — кивнул я, — Ты никогда не голодала, не плакала из-за того, что тебе нечего одеть. У нас есть всё, что и у большинства других семей. И всё благодаря мне. Ты счастлива. Так счастлива, что отчаянно ищешь повод быть несчастной хоть в чём-нибудь. Поэтому ко мне и придираешься. Разве не так?