Сальтеадор
Шрифт:
— Ого, что он говорит — разбойничий притон! Ты только послушай, сеньор Калабасас, только послушай, как оскорбляют харчевню «У мавританского короля»! Притон! Поди-ка сюда и докажи, что этот достойный идальго заблуждается.
— Что мы с тобой будем делать? — вмешался другой грабитель, не давая времени дону Калабасасу защитить честь харчевни. — Что мы с тобой будем делать? Все очень просто, сейчас мы тебе расскажем. Прежде всего ты дашь нам честное слово дворянина, что не попытаешься бежать.
— Дворянин не дает честного слова разбойникам.
— Отец,
— Запомни раз и навсегда, что говорит тебе это прелестное дитя, ибо мудрость Господня глаголет ее устами.
— Хорошо, предположим, я даю слово, что же вы намерены делать дальше?
— Прежде всего мы не будем спускать с тебя глаз.
— Как? — воскликнул дон Иньиго. — Я дам честное слово, а вы не позволите мне продолжать путь?
— Э, нет, — возразил разбойник, — не в те времена мы живем, когда ростовщики Бургоса одолжили Сиду тысячу марок золота, взяв в залог ларь, наполненный песком. Мы не поступим так, как поступили эти почтенные израильтяне, заглянувшие в ларь после того, как уже отсчитали тысячу марок: мы сначала заглянем.
— Ну и негодяи! — сквозь зубы процедил дон Иньиго.
— Отец, — молила донья Флор, стараясь успокоить старика, — отец, заклинаю вас именем Неба!
— Ну хорошо, не будете спускать с меня глаз, а дальше?
— Привяжем тебя крепкой цепью к железному кольцу.
С этими словами разбойник указал на кольцо, вделанное в стену, по-видимому, специально для подобных случаев.
— Меня, как невольника-мавра на цепь, меня! — вскипел старик.
При этой мысли вся его гордость возмутилась, он попытался вскочить — рывок был так силен и стремителен, что старик шага на три отбросил разбойника, упиравшегося коленом в его грудь, и с угрожающим видом сам встал на одно колено.
Так скала отталкивает волну, но волна через миг снова налетает на нее; нечто подобное случилось и сейчас: пятеро-шестеро разбойников кинулись на дона Иньиго и сломали бы ему руку, если б он не отступил; они вырвали у него эфес шпаги с остававшимися шестью дюймами лезвия, и тут же на него кинулся разбойник с ножом, униженный тем, что его отбросил какой-то старик; занеся руку, бандит клялся Богом, что наступил последний час пленника.
Донья Флор, увидев, как блеснула сталь, с горестным криком метнулась к отцу.
Но один из разбойников остановил ее, а другой толкнул приятеля, занесшего нож.
— Висенте, Висенте, — закричал он, сжав его руку, хотя рисковал сам получить удар ножом, — что ты затеял, черт тебя возьми?
— Я убью этого бесноватого!
— Ошибаешься, ты его не убьешь.
— Как это не убью? Клянусь святым Иаковом, мы еще посмотрим…
— А я тебе говорю, что не убьешь. Ты что же, хочешь продырявить мешок с золотом — ведь из него вывалится весь выкуп! Эх, Висенте, у тебя мерзкий нрав, я не раз тебе это твердил. Дай-ка мне побеседовать с достойным сеньором: увидишь, я его уговорю.
Разбойник, которого сообщники называли Висенте, несомненно, понял, как справедливы эти слова, поскольку, хоть и ворча, он отступил.
Когда мы говорим «отступил», это не значит, что он вышел из комнаты; нет, он сделал два-три шага назад, как раненый ягуар, готовый прыгнуть на добычу.
Грабитель, решивший стать посредником, занял его место и обратился к дону Иньиго с такими словами:
— Сеньор кабальеро, будьте же благоразумны! Вас не привяжут к железному кольцу, а всего лишь поместят в погреб, где хранятся самые тонкие вина. Дверь туда так же крепка, как в темницах Гранады, а около нее поставят стражу.
— Что, негодяй? Вы собираетесь так обойтись с человеком моего звания?!
— Отец, ведь я буду с вами, я не покину вас! — воскликнула донья Флор. — А два-три дня промчатся быстро.
— Ну уж нет, красотка, этого мы вам обещать не можем, — сказал один из разбойников.
— Как не можете мне обещать?..
— Не можем обещать, что вы останетесь со своим отцом.
— Боже мой, что же со мной будет? — вскричала девушка.
— С вами? — повторил посредник. — Мы не такие важные сеньоры, чтобы ответить на этот вопрос. Девица вашего возраста, да еще из благородных, — добыча нашего атамана.
— Боже мой! — в отчаянии прошептала девушка (а ее отец закричал от ярости).
— Да вы не бойтесь, — продолжал, посмеиваясь, разбойник, — атаман у нас молод, атаман у нас красавец и, даже, как говорят, из дворян. Значит, в случае чего утешьтесь, почтеннейший, даже если вы знатны, как сам король: неравный брак ей не грозит.
Только сейчас донья Флор поняла весь ужас своего положения, поняла, что ей уготовано судьбой, и, вскрикнув, с быстротой молнии выхватила из-за подвязки небольшой кинжал, острый как игла; лезвие блеснуло у ее груди.
Разбойники отступили на шаг; она снова осталась одна и стояла у стены со спокойным и решительным видом, подобно статуе, олицетворяющей твердость духа.
— Отец, я сделаю все, что вы прикажете, — обратилась она к дону Иньиго.
И взгляд невинной девушки говорил, что по первому слову старика острое лезвие кинжала пронзит ее сердце.
Дон Иньиго молчал, но чрезвычайность ситуации словно придала ему на миг силу юноши — неожиданным и резким движением он отбросил двух разбойников, повисших на нем, и, рывком вскочив на ноги, крикнул:
— Сюда, дочь моя, ко мне!
Он раскрыл объятия, и донья Флор кинулась на грудь отца. Вложив кинжал в его руки, она вполголоса проговорила:
— Отец, вспомните историю римлянина Виргиния, о котором вы мне рассказывали!
Еще не отзвучали эти слова, как один из разбойников — он намеревался схватить девушку — упал к ногам дона Иньиго, пораженный прямо в сердце тоненьким кинжалом, казавшимся игрушкой, а не оружием защиты.
И тотчас же харчевня огласилась яростными криками, в воздухе засверкали, угрожая пленникам, десяток раскрытых ножей, два десятка выхваченных из ножен кинжалов и шпаг.