Сальватор. Том 2
Шрифт:
– А откуда родом вы?
– Из Лотарингии.
– Неужели?
– Да, а вы знаете поговорку: «Лотарингец продаст и Бога, и черта»
– Это, должно быть, лестно и для вас, и для них. А где они получили образование?
– В Нансийской семинарии. Правда, аббата оттуда выгнали.
– За что?
– Вашей милости довольно будет сказать, что вы знаете причину, и он не станет настаивать на объяснении, в этом я убежден.
– А его брат?
– Этот – другое дело. О нем я знаю немало подробностей.
Король Станислав, будучи покровителем одной из церквушек в окрестностях Нанси, подарил церкви Христа кисти Ван-Дейка.
Со временем викарии этой церкви позабыли о ценности этого подарка, зато Букмон-живописец оценил по заслугам. Он попросил и добился разрешения снять с картины копию. После того как копия была готова, он подменил оригинал и продал его за семь тысяч франков Антверпенскому музею Дело получило огласку и, конечно, для художника закончилось бы крупными неприятностями, но аббат, уже приобщившийся к Сент-Ахелю, добился поддержки от настоятеля. Дело замяли, но если его снова вытащит на свет человек вашего положения, виновнику не поздоровится.
– Хорошо. Я слышал, что они живут под вымышленными именами. Вам об этом что-нибудь известно?
– Да, и из достоверного источника. Их настоящая фамилия – Маду, а не Букмоны.
– Как они жили, с тех пор как уехали из Нанси?
– В физическом отношении – довольно хорошо, в нравственном – ужасно. Дурачили людей, а когда дураков не встречали, брали в долг. Если вам угодно дать мне еще сутки, я смогу предоставить вам более точные сведения.
– Ни к чему, я нынче вечером уезжаю. Кроме того, я знаю все, что хотел знать.
Он вынул из кармана пять луидоров.
– Вот задаток, – сказал он, вручая деньги Овсюгу. – Возможно, вы получите письменные приказания без подписи. Каждый из таких приказов будет сопровождаться небольшой суммой, чтобы вознаградить вас за труды. Отправляйте ответы на эти запросы до востребования в Рим. Я узнаю ваши письма по трем значкам «X» на конверте.
Овсюг поклонился и вопросительно повел рукой: «Пока все?»
Монсеньор Колетти понял его жест.
– Глаз не спускайте с наших двух друзей. Держитесь наготове, чтобы в любую минуту дать мне сведения, которые я от вас потребую. Ступайте.
Овсюг вышел, пятясь.
Монсеньор Колетти подождал, пока закроется дверь, помолчал, подумал и наконец сказал:
– Ну, теперь к другому!
Он вышел из молельни, прошел через гостиную и отворил дверь в кабинет.
Он нашел там аббата Букмона. Тот устроился в большом кресле и, глядя в потолок, вертел большими пальцами.
– Итак, господин аббат, можете ли вы мне сказать, – спросил он, как вас приняла госпожа де Ламот-Гудан?
– Княгиня, кажется, согласилась, чтобы я стал ее исповедником, – отвечал аббат.
– Что значит – кажется? – удивился иезуит – Княгиня не слишком разговорчива, – продолжал аббат. – Вы, ваша милость, должны это знать. Я не могу точно сказать, какое впечатление у нее сложилось по моему поводу, вот почему я вам и ответил кажется, княгиня согласилась.
– Вы закрепились в их доме?
– По мнению маркизы де Латурнель – да.
– Тогда таково должно быть и ваше мнение. Не будем больше к этому возвращаться. Я вас пригласил затем, чтобы дать указания, как вы должны себя держать с госпожой де Ламот-Гудан.
– Я жду ваших приказаний, монсеньер.
– Прежде чем приступить к делу, скажу два слова о средствах, которые я имею в своем распоряжении, чтобы развеять ваши сомнения, – на тот маловероятный случай, если они у вас есть, – и даже при необходимости заменить сомнение преданностью Вас выгнали из Нансийской семинарии. Я знаю почему. Это то, что касается вас. Что же до вашего брата, то, как вам известно, в Антверпене имеется некий Христос Ван-Дейка.
– Ваше преосвященство! – покраснев, перебил его аббат Букмон. – Зачем предполагать, что вам придется прибегать к угрозам? Вы и так можете делать все, что пожелаете, с вашими покорными рабами.
– Я этого и не предполагаю. Я веду красивую игру, ведь я большой игрок! Я раскрываю свои карты, только и всего Аббат поджал губы, и стало слышно, как он скрипнул зубами. Он опустил глаза, но прелат успел заметить, как в них вспыхнул злой огонек.
Монсеньор Колетти выждал, пока аббат придет в себя.
– Ну вот, – сказал иезуит, – теперь, когда мы договорились, выслушайте меня. Жена маршала де Ламот-Гудана – при смерти. Вам не придется долго быть ее духовником. Но, приложив старание и умение, вы сможете обратить минуты в дни, а дни – в годы.
– Я слушаю, монсеньор.
– Когда вы узнаете исповедь княгини, вам станут понятны некоторые мои указания, хотя сейчас они могут показаться вам неясными.
– Я постараюсь понять, – пообещал аббат Букмон с улыбкой.
– Супруга маршала совершила оплошность, – продолжал прелат. – И это оплошность такого рода и такой важности, что, если она не получит на земле прощение лица, которое она оскорбила, я сильно сомневаюсь, попадет ли она на небеса. Вот что я вам поручаю ей показать.
– Должен ли я знать, какого рода этот грех, чтобы внушить необходимость земного прошения?
– Вы это узнаете, когда княгиня вам все расскажет.
– Я бы хотел иметь время подготовить свои доводы.
– Представьте, к примеру, один из тех грехов, который мог бы отпустить лишь сам Иисус Христос!
– Прелюбодеяние? – осмелился предположить аббат.
– Прошу заметить: я этого слова не произносил, – сказал итальянец. – Но если бы это было именно прелюбодеяние, вы полагаете, княгиня получит прощение небес, не добившись его прежде от мужа?
Аббат невольно вздрогнул: он смутно понимал, куда клонит итальянец. Как бы ни был он сам порочен, флорентийская месть епископа его пугала. Вероятно, он лучше бы понял и скорее бы принял яд из рук Медичи и Борджа.