Сальватор. Том 2
Шрифт:
– Это невозможно, – сухо произнес пэр Франции.
– Нет ничего невозможного для человека ваших способностей, – возразил епископ.
– Что бы ни случилось, человек моих способностей, монсеньор, никогда не ссорится с Римским двором.
– Даже ради друга?
– Да.
– Даже ради спасения невинного?
– Невинность несет собственное спасение в самой себе, ваше преосвященство.
– Итак, вы полагаете, – проговорил епископ, поднявшись и смерив графа полным ненависти взглядом, – что ничего не можете для меня сделать?
– Я не полагаю, монсеньор, я утверждаю.
– Словом, вы наотрез отказываетесь выступить моим посредником?
– Решительно отказываюсь, ваше преосвященство.
– Вы объявляете мне войну?
– Я ее не объявляю, но и не избегаю, монсеньор. Я принимаю ее и выжидаю.
– До скорой встречи, ваше сиятельство! – бросил епископ, внезапно устремившись к выходу.
– Как вам будет угодно, ваше преосвященство, – улыбнулся граф.
– Ты сам этого захотел, – глухо пробормотал епископ, с угрозой взглянув на прощание.
Он вышел, полный желчи и ненависти, мысленно выстраивая тысячи планов мести.
Приехав к себе, епископ уже знал что делать. Он придумал, как отомстить врагу. Его преосвященство отправился в рабочий кабинет, взял в одном из ящиков стола бумагу и торопливо развернул.
Это было обещание графа Рапта, написанное за несколько часов до выборов. В нем он заверял, что, став министром, назначит монсеньора Колетти архиепископом.
На губах его преосвященства мелькнула дьявольская ухмылка, когда он прочел документ. Если бы его увидел в эту минуту Тете, он узнал бы в нем своего Мефистофеля. Монсеньор Колетти снова сложил письмо, сунул его в карман, сбежал по лестнице, прыгнул в карету и приказал кучеру ехать в военное министерство, где несколько минут спустя он спросил маршала де ЛамотГудана.
Лакей доложил, что маршал ждет его.
Маршалу де Ламот-Гудану было далеко до дипломатической тонкости своего зятя, еще дальше ему было до лицемерия монсеньора Колетти. Однако он обладал качеством, заменявшим ему лицемерие и коварство. Это была присущая ему откровенность.
Его сила заключалась в прямоте. Он знал епископа не иначе как исповедника и духовника своей жены. Но о его политико-религиозных интригах, тайных кознях, скандально известных поступках он понятия не имел – настолько он сам был великодушен и открыт для добра.
Итак, он принял епископа как священника, которому была доверена величайшая ценность – душевное спокойствие его жены. Маршал почтительно поклонился гостю и, подойдя к одному из кресел, жестом пригласил монсеньора сесть.
– Простите, господин маршал, – начал епископ, – что я отрываю вас от важных дел.
– Мне слишком редко выпадает возможность увидеться с вами, монсеньор, – отвечал маршал, – а потому я принимаю вас с радостью. Какому счастливому случаю я обязан честью принимать вас у себя?
– Господин маршал! – произнес епископ. – Я честный человек.
– Не сомневаюсь в этом, ваше преосвященство.
– Я никогда не делал зла и не хотел бы причинять его никому на свете.
– В этом я убежден.
– Все мои поступки подтверждают безупречность моей жизни.
– Вы исповедник моей супруги, ваше преосвященство. Мне нечего к этому прибавить.
– Я имел честь просить вас о встрече именно потому, что я исповедую госпожу де Ламот-Гудан.
– Слушаю вас, монсеньор.
– Что бы вы сказали, господин маршал, если бы вдруг узнали, что исповедник вашей добродетельной супруги – негодяй без чести и совести, мошенник, замешанный в отвратительнейших беззакониях?
– Не понимаю вас, монсеньор.
– Что бы вы сказали, если бы ваш собеседник оказался последним из грешников, бесстыднейшим, опаснейшим из всех христиан?
– Я бы сказал ему, ваше преосвященство, что ему не место рядом с моей женой, а если бы он стал настаивать, я бы взял его за плечи и выставил вон.
– Господин маршал! Если тот, о ком я вам говорю, и не отпетый негодяй, то его в этом обвиняют. Именно у вас, человека, воплощающего собой честность и порядочность, я и прошу справедливости.
– Если я вас правильно понимаю, монсеньор, вас обвиняют в невесть каких грехах и вы обращаетесь ко мне в надежде, что я помогу исправить эту несправедливость. К несчастью, монсеньор, я ничем не могу помочь. Если бы вы были офицером – другое дело. Но вы лицо духовное, и вам следует обратиться в духовное ведомство.
– Вы меня не поняли, господин маршал.
– В таком случае изложите свою мысль яснее.
– Меня обвинили, оболгали перед его святейшеством, и сделал это член вашей семьи.
– Кто же?
– Ваш зять.
– Граф Рапт?
– Да, господин маршал.
– Что общего может быть между графом Раптом и вами?
Зачем ему клеветать на вас?
– Вам известно, господин маршал, какое всемогущее влияние оказывает духовенство на буржуа?
– Да, – пробормотал маршал де Ламот-Гудан таким тоном, словно хотел сказать: «Увы, это мне известно слишком хорошо».
– Во время выборов святые отцы широко воспользовались общественным доверием и употребили его на то, чтобы в палату прошли кандидаты его величества. Один из таких священников, которому скорее безупречная репутация, нежели его истинная заслуга, дала возможность оказать немалое влияние на исход выборов в Париже, это я, ваше превосходительство, ваш покорный, почтительный и преданный слуга..
– Однако я не вижу связи, – начал терять терпение маршал, – между клеветой, предметом которой вы явились, выборами и моим зятем.