Сальватор. Том 2

Дюма-отец Александр

Он повернулся к Голубку как человек, уверенный в том, что очень скоро улизнет с каторги, и сказал:

– Ведите меня!

– Этот Карманьоль слишком игрив для своего положения, – пробормотал г-н Жакаль, презрительно наблюдая за тем, как уходит марселец.

В третий раз нажав на кнопку звонка на камине, он снова сел в кресло.

Вошел секретарь и доложил о Мотыльке и Костыле, ожидавших своей очереди.

– Кто из них проявляет больше нетерпения? – спросил г-н Жакаль.

– Им обоим не терпится сюда войти, – отвечал секретарь.

– Тогда введите обоих.

Секретарь вышел и спустя несколько мгновений вернулся вместе с Мотыльком и Костылем.

Костыль был великаном, Мотылек – карликом.

Мотылек отличался тщедушием и неопытностью; а коренастого Костыля украшали огромные усы.

Разницу между ними подчеркивало то, что Костыль был меланхоличен, как Овсюг, а Мотылек – так же жизнерадостен, как Карманьоль.

Поспешим сказать, что Костыль был эльзасец, а Мотылек – родом из Жиронды.

Первый поклонился г-ну Жакалю, согнувшись пополам, второй, скорее, проделал акробатический трюк.

Господин Жакаль едва заметно улыбнулся, взглянув на этот дуб и этот кустик.

– Костыль, – заговорил он, – и вы, Мотылек, отвечайте:

что вы делали в памятную ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября прошлого года?

– Я, – отвечал Костыль, – перетащил с улицы Сен-Дени столько повозок, камней, балок, что меня даже похвалили.

– Хорошо, – промолвил г-н Жакаль. – А вы, Мотылек?

– Я, – с вызовом сказал Мотылек, – перебил, как вы и приказали, ваше превосходительство, почти все окна на этой улице – Дальше, Костыль? – продолжал г-н Жакаль.

– Дальше я с помощью нескольких верных друзей построил все баррикады в квартале Рынка.

– А вы, Мотылек?

– Я, – отвечал тот, к кому он обращался, – хлопал перед носом у проходивших мимо буржуа петардами, которыми меня снабдили вы, ваше превосходительство.

– И все? – удивился г-н Жакаль.

– Я крикнул: «Долой кабинет министров!» – сказал Костыль.

– А я: «Долой иезуитов!» – прибавил Мотылек.

– Что же потом?

– Мы преспокойно ушли, – сказал Костыль и посмотрел на своего друга.

– Как мирные буржуа, – подтвердил Мотылек.

– Итак, – подхватил г-н Жакаль, обращаясь к обоим разом, – вы не помните, что совершили нечто выходящее за рамки полученного от меня приказа?

– Абсолютно ничего, – возразил великан.

– Ничего абсолютно, – повторил карлик, – посмотрев, в свою очередь, на товарища.

– Ладно, я освежу вашу память, – проговорил г-н Жакаль и придвинул к себе толстую папку.

Он вынул из нее двойной листок бумаги и положил его перед собой на стол, торопливо пробежав глазами.

– Из этого доклада, вложенного в ваше личное дело, следует, что вы, во-первых, в ночь с девятнадцатого на двадцатое ноября под видом того, что помогаете женщине, которой стало плохо, обчистили лавочку ювелира с улицы Сен-Дени.

– Ох! – ужаснулся Костыль.

– Ох! – возмутился Мотылек.

– Во-вторых, – продолжал г-н Жакаль, – в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября вы оба при помощи отмычек, а также Барбетты, сожительницы господина Овсюга, вашего собрата, проникли к меняле с той же улицы и украли сардинских луидоров, баварских флоринов, прусских талеров, как и английских гиней, испанских дублонов и французских банковских билетов на сумму в шестьдесят три тысячи семьсот один франк и десять сантимов, не учитывая курса.

– Это оговор, – заметил Костыль.

– Наглая ложь! – прибавил Мотылек.

– В-третьих, – продолжал г-н Жакаль, словно не замечая возмущения пленников, – в ночь с двадцать первого на двадцать второе ноября вы вместе со своим другом Жибасье совершили вооруженное нападение между Немуром и Шато-Ландоном на почтовую карету, в которой ехали один англичанин и его леди.

Приставив пистолет к горлу форейтора и вестового, вы ограбили карету, а в ней было двадцать семь тысяч франков! И уж только так, для памяти, скажу о цепочке и часах англичанина, а также о кольцах и безделушках англичанки.

– Это беззаконие! – вскричал эльзасец.

– Как есть беззаконие! – поддержал уроженец Бордо.

– Наконец, в-четвертых, – уверенно продолжал г-н Жакаль, – чтобы больше не останавливаться на разнообразных ваших проказах с той ночи вплоть до тридцать первого декабря, вы, верно, для того, чтобы на славу отпраздновать начало года первого января тысяча восемьсот двадцать восьмого года погасили все фонари в коммуне Монмартра и обчистили, пользуясь темнотой, всех подгулявших прохожих, забрав у кого кошелек, у кого часы. Число жалоб достигло тридцати девяти.

– О! – вздохнул великан.

– О! – простонал карлик.

– По этим соображениям, – продолжал г-н Жакаль официальным тоном, – учитывая, что, несмотря на ваши возражения, опровержения, возмущения и другие кривляния, для меня ясно, что вы грубо пренебрегли доверием, которое я вам оказал, и вели себя не как серьезные и честные полицейские, а как обыкновенные воры, вам предлагается срочно пройти в соседний кабинет, где знакомый вам человек по имени Голубок арестует вас и проводит в надежное место, где вы будете дожидаться, пока я не придумаю, как положить конец вашей распущенности.

Господин Жакаль выговорил все это с хладнокровнейшим видом и позвонил Голубку; тот появился в третий раз и огорчился при виде опечаленных Костыля и Мотылька.

Но как солдат, свято исполняющий приказ, он сейчас же подавил вздох и, повинуясь властному жесту г-на Жакаля, взял великана под одну руку, карлика – под другую и потащил к Карманьолю и Овсюгу.

Произошла небольшая заминка.

Арест четырех полицейских не взволновал и не заинтересовал г-на Жакаля. Конечно, сообразительный Карманьоль был ему симпатичен и его потеря стоила сожаления. Но он досконально знал марсельца: ему было известно, что так или иначе (провансец был из тех каторжников, что доживают до восьмидесяти лет), рано или поздно, но он выпутается.