Сальватор. Том 2
Шрифт:
– Я только хотел сказать, дорогой господин Жакаль, что жара в тот год стояла страшная. Я три дня, как сбежал с Брестской каторги и прятался в скалах в одном из ущелий, опоясывающих бретанское побережье; я был без пищи и воды, подо мной несколько цыган в лохмотьях обсуждали мой побег и говорили о ста франках, обещанных за мою поимку. Вам известно, что каторга для этих кочующих таборов – щедрый кормилец. Они питаются дохлой рыбой, которую выбрасывает море, а также живут охотой на каторжников. Цыгане хорошо знают непроходимые леса, узкие тропки, глубокие ущелья, одинокие лачуги, где сбежавший каторжник будет искать приюта. С первым же пушечным выстрелом, возвещающим о побеге, цыгане словно вылезают из-под земли с палками, веревками, камнями, ножами и пускаются в погоню со злорадством и жадностью, свойственными всей их породе.
И вот я скитался уже третий день, как вдруг вечером прогремел пушечный выстрел, сообщивший о втором побеге. И сейчас же вслед за выстрелом – суматоха в цыганском таборе. Каждый вооружается чем попало и пускается в погоню за моим несчастным товарищем, а я остаюсь висеть на скале, как античный Прометей, которому не дают покоя два стервятника – голод и жажда.
– Ваш рассказ захватывающе интересен, Жибасье, – заметил г-н Жакаль с непоколебимым хладнокровием, – продолжайте.
– Голод, – продолжал Жибасье, – похож на Гузмана 27 : он не знает препятствий. В два прыжка я очутился на земле, в три скачка – в долине. В нескольких шагах я заметил хижину, в слуховом окошке теплился огонек. Я собирался постучать и спросить воды, хлеба, как вдруг подумал, что там живет какойнибудь цыган или же крестьянин, который непременно меня выдаст. Я колебался, но скоро решение было принято. Я постучал в дверь хижины рукояткой ножа, решившись в случае угрозы дорого продать свою жизнь.
27.
Очевидно, автор имеет в виду героя плутовского романа Матео Алемана.
«Кто там?» – спросил надтреснутый старушечий голос; судя по акценту, это была цыганка.
«Бедный путник, который просит лишь стакан воды да кусок хлеба», – отвечал я.
«Ступайте своей дорогой», – выкрикнула старуха и захлопнула окошко.
«Добрая женщина, сжальтесь: хлеба и воды!» – взмолился я.
Старуха молчала.
«Ну, сама виновата!» – сказал я и мощным ударом вышиб дверь.
Заслышав шум, наверху лестницы появилась старая цыганка с лампой в руке. Она подставила правую руку к лампе, вглядываясь в мое лицо, но так ничего и не увидела и дрогнувшим голосом спросила: «Кто там?»
«Бедный путник», – отозвался я.
«Погоди, – спускаясь по лестнице с проворством, удивительным для ее лет, сказала она. – Вот погоди, я тебе покажу путника!»
Видя, что я смогу без труда справиться со старухой, я бросился к хлебному ларю и, увидев кусок черного хлеба, схватил его и с жадностью стал есть.
В это мгновение цыганка ступила на землю.
Она пошла прямо на меня и, толкнув плечом, попыталась выставить за дверь.
«Умоляю вас, дайте мне напиться», – сказал я, заметив в глубине комнаты глиняный кувшин.
Но она в ужасе отпрянула и издала душераздирающий крик, похожий на крик совы, когда разглядела мой костюм.
На ее крик появилось еще одно лицо: сверху на лестнице показалась высокая хрупкая девушка лет шестнадцати.
«Что такое, мама?» – встревожилась она.
«Каторжник!» – взвыла старуха, тыча в меня пальцем.
Девушка спрыгнула вниз и бросилась на меня, как кошка, прежде чем я успел сообразить, что происходит. С силой, которую невозможно было в ней предположить, она обхватила меня сзади за шею и опрокинула на пол с криком: «Мама!»
Мать накинулась, словно шакал, и, уперевшись мне коленом в грудь, крикнула во всю мочь: «На помощь! На помощь!»
«Пустите меня!» – прохрипел я, пытаясь вырваться из рук этих фурий.
«На помощь! На помощь!» – орали мать и дочь.
«Замолчите и выпустите меня!» – зычным голосом повторил я.
«Каторжник! Каторжник!» – пуще прежнего надрывались они.
«Замолчите вы или нет?!» – вскричал я, схватив старуху за горло и опрокинув ее на спину: теперь сверху оказался я.
Девушка прыгнула на меня, запрокинула мою голову (похоже, это был ее излюбленный прием) и схватилась зубами за мое ухо.
Я увидел, что пора кончать с этими взбесившимися демонами. С минуты на минуту могли явиться их отцы, братья или мужья. Я крепко обхватил руками старухину шею и, судя по предсмертному хрипу, понял, что больше она не закричит Тем временем девушка продолжала касаться.
«Пустите, или я вас убью!» – пригрозил я.
Но то ли она не поняла мое наречие, то ли не хотела понимать, она с такой кровожадностью впилась в мое ухо, что мне пришлось выхватить нож. Я с силой вонзил лезвие по самую рукоятку в ее левую грудь.
Она упала.
Я с жадностью набросился на кувшин с водой и стал пить.
– Продолжение мне известно, – сказал г-н Жакаль, все больше хмурясь, по мере того как рассказчик приближался к страшной развязке своей жуткой истории. – Вас арестовали неделю спустя и препроводили в Тулон, и вы избежали смерти по милости случая или Провидения.
Наступила тишина. Г-н Жакаль впал в глубокую задумчивость.
Жибасье, несмотря на нарядный костюм, становился угрюмым по мере того, как рассказывал. Он начал задаваться вопросом, по какому поводу патрон заставил его пересказывать историю, которую сам он знал, уж во всяком случае, не хуже Жибасье.
Как только его посетила эта мысль, он спросил себя, какой интерес мог иметь начальник полиции в этом допросе. Он не то чтобы догадался об истинной причине, но почуял неладное.
Жибасье подвел итоги и, покачав головой, пробормотал:
– Дьявольщина! Плохи мои дела!
Его укрепила в этой мысли задумчивая поза г-на Жакаля, который сидел, склонив голову и нахмурившись.
Вдруг он встрепенулся, провел рукой по лбу, будто отгоняя мрачные мысли, с состраданием посмотрел на каторжника и сказал:
– Послушайте, Жибасье, я не хочу омрачать вам праздник неуместными упреками. Отправляйтесь на свадьбу к ангелу Габриэлю, дружок, повеселитесь от души…. Я в ваших же интересах хотел вам сказать нечто чрезвычайно важное, но, принимая во внимание братский банкет, я откладываю дело до завтра. Кстати, дорогой Жибасье, где празднуют свадьбу?
– В «Синих часах», дорогой господин Жакаль.
– Там превосходная кухня, дружище. Веселитесь как следует, а завтра – за дело.
– В котором часу? – спросил Жибасье.