Сальватор. Том 2
Шрифт:
Один из них – нельзя сказать, чтобы он произвел впечатление на население, – оказался полковником графом Раптом.
Читатели не забыли, что он был официальным владельцем газеты, рьяно защищавшей легитимную монархию, а тайно он являлся главным редактором журнала, беспощадно нападавшего на правительство и замышлявшего против него в пользу герцога Орлеанского.
В газете он неуклонно поддерживал, превозносил, защищал закон против свободы печати, зато в следующем номере журнала воспроизводил речь Руайе-Коллара, где, между прочим, можно было прочесть такие строки, красноречивые и в то же время насмешливые:
«Вторжение направлено не только против свободы печати, но и против любой естественной свободы, политической и гражданской, так как оно абсолютно вредно, губительно. Глубокий смысл закона заключается в том, что была допущена неосторожность в великий день Создания, когда человеку позволили ускользнуть свободным и умным и очутиться в центре Вселенной; вот откуда проистекают зло и заблуждение. Но высшая мудрость исправит ошибку Провидения, ограничит наглую свободу и окажет усмиренному человечеству услугу, поднимет его наконец до уровня счастливого неведения скотов».
Шла ли речь об экспроприации, о насильственных, жульнических, тиранических мерах, имевших целью разорить полезное предприятие, журнал вовсю осуждал произвол и аморальность этих мер, которые, в свою очередь, газета яростно защищала.
Не раз г-н Рапт с гордостью откладывал перо, нападавшее в журнале, но защищавшее в газете, и мысленно поздравлял себя с изворотливостью таланта и ума, позволявших ему приводить блестящие доводы в защиту двух противоположных мнений.
Таков был полковник Рапт во все времена, но в особенности накануне выборов.
В день своего прибытия он отправился к королю с отчетом о результатах своих переговоров, и король, воодушевленный проворством и ловкостью, с какими граф выполнил поручение, намекнул ему на портфель министра.
Граф Рапт вернулся на бульвар Инвалидов, очарованный своим визитом в Тюильри.
Он сейчас же принялся обдумывать предвыборный циркуляр, который самый старый дипломатический эксперт вряд ли смог бы растолковать.
Циркуляр получился донельзя неопределенный, двусмысленный, расплывчатый. Король, вероятно, был от него в восхищении, участники конгрегации довольны, а избиратели оппозиции приятно удивлены.
Наши читатели оценят этот шедевр двусмысленности, если пожелают присутствовать во время различных сцен-, разыгранных этим великим актером перед некоторыми своими избирателями.
Театр представляет собой рабочий кабинет г-на Рапта.
В центре – стол, покрытый зеленым сукном и заваленный бумагами, за столом сидит полковник. Справа от входа, у окна, – другой стол, за которым сидит секретарь будущего депутата, г-н Бордье.
Скажем несколько слов о г-не Бордье.
Это тридцатипятилетний господин, худой, бледный, с запавшими глазами, как у Базиля, – так он выглядел внешне. В нравственном отношении он воплощал собой лицемерие, коварство, злобу – второй Тартюф.
Господин Рапт долго искал, как Диоген, но не просто человека, а именно этого человека. Наконец он его нашел: есть такие люди, которым везет.
Мы поднимаем занавес, когда часы показывают около трех пополудни. Один из этих двух персонажей хорошо знаком нашим читателям, а второму мы просим уделить внимания не больше, чем он того заслуживает.
С самого утра г-н Рапт принимал избирателей: в 1848 году кандидат ходил в поисках избирателей, а вот двадцатью годами раньше они сами приходили к кандидату.
По лицу г-на Рапта струился пот, он выглядел усталым, словно актер, отыгравший пятнадцать картин драмы.
– В приемной еще много народу, господин Бордье? – отчаявшись, спросил он у секретаря.
– Не знаю, ваше сиятельство, но это можно выяснить, – ответил тот.
Он подошел к двери и приоткрыл ее.
– По меньшей мере человек двадцать, – доложил секретарь, отчаиваясь не меньше хозяина.
– Никогда у меня не хватит терпения выслушать все эти глупости! – вытирая лоб, сказал полковник. – С ума можно сойти! Клянусь честью, у меня одно желание: никого больше не принимать!
– Мужайтесь, ваше сиятельство! – томно проговорил секретарь. – Поймите, что среди этих избирателей есть такие, что располагают двадцатью пятью, тридцатью и даже сорока голосами!
– А вы уверены, Бордье, что среди них нет избирателейбандитов? Заметьте, ни один из этих типов не предложил свой голос просто так, каждый норовит приставить мне нож к горлу, иными словами – непременно просит что-нибудь для себя или своих людей!
– Я полагаю, вы, ваше сиятельство, не сегодня научились ценить бескорыстие рода человеческого? – сказал Бордье тоном Лорана, отвечающего Тартюфу, или Базена – Арамису.
– Вы знаете этих избирателей, Бордье? – делая над собой усилие, спросил граф.
– Я знаком с большинством из них, ваше сиятельство. Во всяком случае, у меня есть сведения о каждом из них.
– В таком случае продолжим. Позвоните Батисту.
Бордье позвонил в колокольчик, лакей явился на зов.
– Кто следующий, Батист? – спросил секретарь.
– Господин Морен.
– Подождите.
Секретарь стал читать то, что ему удалось разузнать о г-не Морене.
«Господин Морен, оптовый торговец сукном, имеет фабрику в Лувъе. Очень влиятелен, располагает лично двадцатью голосами.
Слабохарактерный, мечется от красного знамени к трехцветному, от трехцветного – к белому. В поисках личной выгоды готов отражать все цвета призмы. Имеет сына, негодяя, невежу и лентяя, до времени транжирящего отцовское наследство. Несколько дней назад обратился к его сиятельству с просьбой пристроить этого сына».
– Это все, Бордье?
– Да, ваше сиятельство.
– Какой из двух Моренов здесь, Батист?
– Молодой человек лет тридцати.
– Значит, это сын.
– Пришел за ответом на письмо отца, – лукаво заметил Бордье.