Сальватор
Шрифт:
– Я не полагаю, монсеньор, я это утверждаю.
– Одним словом, вы категорически отказываетесь вступиться за меня?
– Категорически, монсеньор.
– Так вы хотите ссоры со мной?
– Я не хочу ее, но и не боюсь, монсеньор. Я согласен на все и жду.
– До скорого свидания, господин граф! – сказал епископ и выскочил из комнаты.
– Как вам будет угодно, монсеньор, – с улыбкой сказал граф.
– Что ж, ты сам этого захотел, – глухо прошипел епископ, угрожающе посмотрев на павильон графа.
И вышел на улицу, полный
Прибыв к себе, он уже имел готовый план действий: он придумал, как отомстить графу. Войдя в свой рабочий кабинет, он достал из ящика стола какой-то документ и быстро развернул его.
Это было письменное обещание графа Рапта, данное им накануне выборов, сделать монсеньора Колетти архиепископом в том случае, если граф станет министром.
Перечитав этот документ, монсеньор Колетти улыбнулся дьявольской улыбкой. Если бы Гёте увидел эту улыбку, он решил бы, что в этого человека переселилась душа его Мефистофеля. Епископ сложил письмо, сунул его в карман, быстро спустился по лестнице, сел в карету и велел кучеру отвезти его в военное министерство, где он попросил аудиенции у маршала де Ламот-Удана.
Через несколько минут слуга объявил епископу, что маршал ожидает его.
Маршал де Ламот-Удан не был, к сожалению, столь же искусным дипломатом, каким был его зять. И уж совсем не мог соревноваться в хитрости с таким искушенным лицемером, как монсеньор Колетти. Но он обладал одним качеством, которое заменяло лицемерие и хитрость. Его ловкостью была откровенность, а сила заключалась в прямоте. Епископа он знал только как исповедника и духовного наставника своей жены. И абсолютно ничего не знал о его политико-религиозных интригах, о его тайных происках, о его ставших всеобщим достоянием поступках и словах. Поскольку его беспредельная честность, делавшая его открытым к добру, закрывала душу перед злом.
Поэтому он принял епископа как священника, ответственного за столь большую драгоценность, какой была совесть его жены. Уважительно поклонившись и предложив кресло, он знаком попросил епископа сесть.
– Прошу вас простить меня, господин маршал, – произнес епископ, – за то, что я отрываю вас от серьезных занятий.
– Мне слишком редко удается увидеться с вами, монсеньор, – ответил маршал, – чтобы я не поторопился использовать такую возможность, когда она мне представляется. Какому счастливому случаю я обязан счастью видеть вас у себя?
– Господин маршал, – сказал епископ, – я – честный человек.
– Я в этом и не сомневаюсь, монсеньор.
– Я никогда никому не причинял зла и не хотел бы делать этого в будущем.
– Я в этом уверен.
– Все мои поступки говорят о том, что я жил честно и праведно.
– Вы – исповедник моей супруги, монсеньор. Что я могу к этому добавить?
– И именно потому, что я являюсь исповедником мадам де Ламот-Удан, я и пришел к вам, господин маршал, для того, чтобы попросить вас об услуге.
– Слушаю вас, монсеньор.
– Что бы вы сказали, господин маршал, если бы вдруг узнали о том, что духовник вашей добродетельной супруги является злым и достойным ненависти человеком? Существом без чести и совести, заговорщиком, замешанным в самых ужасных беззакониях?
– Не понимаю вас, монсеньор.
– Что бы вы сказали, если бы перед вами сидел сейчас самый извращенный, самый бессовестный, самый опасный во всем христианском мире грешник?
– Я сказал бы ему, монсеньор, что ему не место рядом с моей женой. А если бы он заупрямился, я лично выставил бы его за дверь.
– Так вот, господин маршал, тот человек, о котором я вам говорю, не являясь законченным интриганом, хотя его в этом и обвиняют, пришел к вам, самому воплощению честности и порядочности, для того, чтобы добиться справедливости.
– Если я правильно вас понял, монсеньор, это именно вас обвиняют в неизвестных мне грехах, и вы обращаетесь ко мне для того, чтобы я добился вашего оправдания. К несчастью, монсеньор, и к моему глубочайшему сожалению, я ничем не могу вам помочь. Если бы вы были человеком военным, тогда другое дело. Но поскольку вы священнослужитель, то вам следует обратиться к министру по делам религий.
– Вы не поняли меня, господин маршал.
– В таком случае объяснитесь.
– Меня обвинил и оговорил перед святым отцом один из членов вашей семьи.
– Кто же это?
– Ваш зять.
– Граф Рапт?
– Да, господин маршал.
– Но какая может существовать связь между вами и графом Раптом? И зачем бы ему нужно было клеветать на вас?
– Вы ведь знаете, господин маршал, какое огромное влияние имеет духовенство на состояние умов буржуазии?
– Да! – прошептал маршал де Ламот-Удан тоном, который говорил: «Увы! Я слишком хорошо это знаю!»
– Накануне выборов, – продолжал епископ, духовенство, использовав доверие, которым оно пользуется у общественного мнения, помогло провести в собрание кандидатов Его Величества. Одним из священнослужителей, чья безупречная жизнь более, чем заслуги, позволила повлиять на результаты выборов в Париже, являлся я, Ваша Светлость, ваш покорный слуга, испытывающий к вам уважение и преданность…
– И все же я не могу понять, – сказал маршал, начинавший уже проявлять признаки нетерпения, – какая связь между клеветой на вас, выборами и моим зятем?
– Самая непосредственная, прямая, господин маршал. Дело в том, что накануне выборов господин граф Рапт пришел ко мне и предложил мне в случае если я помогу ему на выборах, должность архиепископа Парижского, если болезнь монсеньора архиепископа закончится смертью, или же любое другое архиепископство, если монсеньор поправится.
– Фи! – сказал маршал с отвращением. – Какое гнусное предложение, какая недостойная сделка!
– Именно так я и подумал, господин маршал, – торопливо произнес епископ. – И поэтому позволил себе сурово отчитать господина графа.